Человек хотел добра
Шрифт:
Мир в нашей комнате нарушен. А до прихода Ляли было уютно.
Глава пятая
«Он»
Он появился неожиданно. Долго разглядывал нас с Таней темными непонятными глазами и был чем-то недоволен. Вера в это время незаметно прибирала раскиданные по стульям вещи и игрушки.
Пяти слов он не сказал у нас. Посидел, посмотрел и засобирался домой.
— Я провожу тебя, Коля! — торопливо сказала Вера.
Сестра вернулась
— Какое уж тут учение! — звонко и сердито выкрикивала Ляля. — Впору кусок хлеба заработать. Ведь надо прокормить такую ораву!
«Такая орава» — это я и Таня. Ляля говорит, совсем не стесняясь.
— Тебе, Верка, надо идти за военного. Не работай, не учись, всем обеспечена — красота!
Вера имеет на это свой взгляд. Усмехаясь краешками губ, она говорит:
— Гоняйся за ним, как ошалелая. Военные, они сегодня здесь, завтра загонят бес знает куда. Нет, благодарю. Да и без работы от скуки помрешь.
— Привыкнешь! Когда всем будешь обеспечена, не заскучаешь. Разве лучше каждый месяц кроить зарплату, как рваный лоскуток на платье? Куда ни кинь — все клин. Нет уж, я поступлю умнее.
Лялины разговоры мне не нравятся.
— Ага, — говорю я. — А если война? На фронт не возьмут вместе с мужем. Что тогда? Работать не умеешь, ничему не научилась — красота!
— Ой, Сенечка, напугал! — притворно ужасается Ляля. — Плохо ты знаешь, что такое война теперешняя. В тылу, думаешь, лучше будет, чем на фронте? Да и не нам думать о войне. Пока ее нет, хоть пожить.
— Если тебе нравится жить за счет мужа, живи, а Веру не уговаривай.
Мои слова для них неожиданность. Обе повернулись ко мне и смотрят с нескрываемым удивлением.
Ляля говорит язвительно:
— Здрасте, Семен Анатольевич! Рассудил! Значит, гробь на вас жизнь, старей, ничего не видя. А вырастете — спасибочко забудете сказать!
— Зачем ты, Ляля? — смущенно говорит сестра. — Он же еще маленький!
— Ничего себе маленький! Вмешиваться не в свои дела умеет. Разве его просили? Считает себя взрослым — пусть слушает.
И опять стали рассуждать в том же духе.
Я смотрю в окно на тесный ряд домов, которые кажутся слипшимися, особенно там, в конце улицы. Оттуда почти по крышам ползут, переваливаясь, волнующиеся дымные облака. Чуть повыше особняком плывет белое облачко, совсем не похожее на остальные, — гордое и красивое. Иногда его задевают другие, серые, но белое облачко легко освобождается от них, словно стряхивает небрежно, и снова вырывается на чистое небо, и растет, растет. Вот оно уже заслонило все окно. И вдруг я вижу, что это не облако, а… пограничник, закутавшийся до самых глаз в белый маскхалат. Что это пограничник, я догадываюсь по автомату, который висит у него на ремне дулом вниз.
«И моя жена тоже так рассуждает!» — кричит он.
«Не может быть! — удивляюсь
«Ха-ха-ха! — смеется пограничник и толкает меня автоматом в плечо. — Есть такие, конечно, как Лялька. А тебе-то что? Чудак!»
Я хочу возразить ему, но мешает автомат, которым он продолжает меня толкать в плечо, отвожу автомат рукой и слышу громкий смех. Около меня стоят Ляля и Вера.
— Не женись никогда, Семен, — насмешливо говорит Ляля. — Ишь, тебя одни разговоры усыпили!
— И не буду, — говорю я и отправляюсь спать.
Николай пришел на следующий день. Поздоровался солидно, дал нам с Таней по конфете.
— Что надо сказать? — спросил он.
— Спасибо! — разом ответили и я и Таня.
И снова Вера суетливо ходила по комнате, не зная, чем занять руки. Украдкой поправила волосы, незаметно посмотрелась в зеркало. Она стеснялась Николая и робела в его присутствии. Только грустные глаза ее светились непонятной радостью.
С тех пор он стал навещать нас каждый день. Теперь уж не сидел молча — неразговорчивость как рукой сняло. Входил — и первые его слова были:
— Добрый день! Все дома сидите? А на улице теплынь, гулять да гулять! Свежий воздух — это здоровье.
Сообщал он это, если даже был двадцатиградусный мороз, если сам отогревал закоченевшие руки у лежанки. Вера, кажется, не совсем его понимала. Только иногда после его слов на ее лице появлялось смущение, словно ей было неудобно за Николая. Но это на миг. А так она поспешно соглашалась с ним. И как будто боялась его.
— Иди погуляй с Танечкой, — говорила мне Вера.
Мы отправлялись на улицу — дышали свежим воздухом. Когда Таня зябла и начинала хныкать, шли к бабушке Анне.
— Что, разве опять у вас? — любопытствовала она. — И пусть, нечего ей в невестах засиживаться! Без поры, без времени солнце не взойдет, молодец на девицу не глянет. Уж и то вижу: расцвела! Как за каменной горой за ним будет. Самостоятельный будто, серьезный и зарабатывает много.
Откуда только бабушка Анна узнает все новости? Принялась рассуждать, как легко будет жить за серьезным, самостоятельным человеком. Примеры приводила из своей жизни. А примеры эти доказывали другое. Она любила своего мужа до самой смерти и всегда будто говорила ему: «Сухари с водою, лишь бы сердце с тобою».
Кончилось тем, что она начала вытирать подолом покрасневшие глаза: вспомнила про сына, который погиб на фронте.
— Мальчишкой все в летчики собирался, а поступил на механический завод, про самолеты и не вспоминал.
— Тогда, наверно, и самолетов не было? — не удержался я.
— Как же не было! Аэропланы… Так вот и осталась одна. Для кого жить-то теперь?
Бабушка Анна ставила самовар — она любила чаевничать. Самовар пел на разные голоса и, казалось, продолжал ее тоскливый рассказ — тоже жаловался на свое одиночество.