Человек и пустыня (Роман. Рассказы)
Шрифт:
Ехали тогда весь день. Все поля, хутора, и никакой пустыни. Поля да синяя небесная чаша над ними, а по краям ее кое-где белые церкви: там села. И долгой показалась Витьке дорога. Глянуть вперед — никого, глянуть назад — никого! Только кибитка, похожая на черного жука, ползущего среди зеленых просторов. В кибитке сам дед и Витька, на козлах — кучер Храпон; позади кибитки — легкая коляска: там едет Витькин отец. Лишь порой — далеко — обоз. И верблюды. О, их много здесь! Витька глядел на них жадными глазами. Верблюды шагали широко, равномерно,
— По пуду бывают.
— Кто?
— Дудаки-то эти. Бывало, когда я помоложе был, верхом на лошадь — да за ними, да плетью… Бежит, бежит, а подняться не может: тяжела. И убьешь.
— А вон скворцы.
— Где?
— Вон по дороге ходят.
— Это жаворонки черные. Скворцы сюда только осенью налетают.
И так ново было: и черные жаворонки, и большие серые суслики-свистуны, что, как кошки, мелькали то и дело по траве, и плаксивые пигалицы над лывинами, и густые стаи уток на синих озерах.
В пригрев, когда солнце сильно начинало припекать, все дали менялись. Видать: над зелеными полями, над лугами прозрачной мелькающей рекой лился нагретый воздух. И все вдали — хутора, пригорки, редкие деревья — отрывалось от земли, возносилось, меняло очертания, точно воздушные, неясные замки.
На второй день перед полуднем доехали до хутора, где красные кирпичные амбары для хлеба и машин, кирпичные конюшни для скота и кирпичный дом для приказчика и рабочих. Издали они завиднелись, и дед долго в них всматривался.
— Постой, Храпон, это наше?
— Так точно.
Дед нахмурился.
— Когда же построили?
— Недавно.
— А ну остановись!
Храпон остановил лошадей.
Иван подъехал. А хутор — вот он рядом, но не хочет старик въезжать туда.
— Иван, это что же такое будет?
— Ты насчет чего, папаша?
— Не виляй! — закричал свирепо дед. — Я тебя спрашиваю: откуда эти постройки?
— В третьем году поставили.
— А я где был?
— Дома.
Витька видел, как отец побледнел.
Дедова палка сама щелкала по дну кибитки. И дед стал весь малиновый, лицо из-за бороды пылало красным заревом.
— Перевод деньгам только делаешь. У, шкура!
Так свирепый и приехал дед на хутор. Все ходил, бурчал что-то под нос. И только когда увидел все хозяйство, крепко слаженное, сказал сыну милостиво:
— А ты это, пожалуй, хорошо удумал. Навеки сколочено.
Отец сразу повеселел.
— А чего глядеть-то? Мы не на один год поселились. Мазанки — шут ли в них толку? Пять лет простоит — строй другую. А тут без хлопот!
Дед самодовольно
— Вот тебе, брат, и пустыня! Шабаш!
И помолодел будто. И уже любовно смотрел в степные просторы.
Когда опять выехали степью за хутор, самодовольно поглаживал бороду аршинную.
— Вот и наши края пошли. Видишь песок? Здесь пустыня была. Пришел я в те поры — только трава да песок, да киргизишки табуны свои гоняли. Десять годов не прошло — все распахал. Стоп, пустыня-матушка, отодвигайся, нам не до тебя!
Дед повел рукой, будто отодвинул кого.
А Витька ждал: когда же будет пустыня? Но только зеленые просторы, стаи птиц над дальними полями, маленькие церкви на краях степи, теплый ветер, хутора. И нигде никакого лица.
На четвертый вечер остановились ночевать на хуторе Красная Балка. Дед к вечеру заохал, опять заворчал недовольно.
— Ты, дедушка, что?
— Кости, внучек, ломят: ненастье завтра будет.
После заката работники собрались на краю степи, у колодца.
Дед подошел к ним.
— Будет?
— Будет беспременно. Вон небушко какое.
И Витька заметил: небо мутное. И беспокойство непонятное ходило кругом. В степи наперебой, взапуски кричали дергуны, коровы протяжно ревели, лошади нервно подергивали головами.
Работники переговаривались тихо.
— Дедушка, это пустыня идет?
Дед мельком глянул на Витьку.
— Не сама она, матушка, только посланца посылает. Мгла идет.
Мгла? Какое странное, тайное слово. Витька слыхал про нее, эту мглу, но не видал ее раньше.
— Мы увидим ее?
Только бы увидать, только бы увидать!
Дед опять мельком бросил сердито:
— А как же? Завтра!
Вот завтра, наконец-то!
— Дедушка, ты меня завтра рано разбуди.
— Зачем тебе?
— А так!
Хотелось Витьке сказать: «Буду мглу смотреть», — застеснялся.
— Разбужу.
Комната большая — приказчик сам здесь живет, но нынче, по случаю приезда хозяев, он с женой переселился в амбар, а здесь перин настлали прямо на пол, потому что приказчик знал: дед любил просторы. А на окнах герани, белые занавески, ковер над кроватью.
Дед посмотрел на герани, на ковры и сказал презрительно:
— Ишь живет, что твой князь! Мягкие перины не доведут до добра. Гляди за ним, Иван, я не верю тем, кто сладко ест да мягко спит.
А сверчки — два — поют в разных углах, задорно поют: «Завтра, завтра!»
Кусали блохи. Витька места не находил. Томило непонятное. Хотелось будто пить, а возьмешь кружку — только глоточек отопьешь. Ни рукам, ни ногам места нет. За окнами тьма, слыхать: кто-то ходит шарящей походкой. Кто? Может быть, это и есть посланец пустыни? Дед назвал пустыню смертью. Вот за окнами смерть! Витька укрылся с головой. Глухо теперь. Но прислушаешься: ходит!.. Витька прижался плотно к дедову теплому боку, а дед сразу обнял его большущими холодными руками.