Человек и пустыня (Роман. Рассказы)
Шрифт:
Прошел до Волги, на бульвар, что как раз на яру. Внизу, недалеко от берега, чернела полынья.
«Утопиться?»
Витька спустился на лед.
Полынья была черная, и теперь, когда Витька стал подходить к ней, показалась большой. Лед кругом, снег кругом — бледные во тьме и мертвые, а черная полынья оживала и оживала с каждым Витькиным шагом. Чуялось, там бурлит, идет непобедимая сила. И легкий шум был слышен у закрайков: вода тонкими зубами грызла лед, и лед похрустывал.
«Жильян утонул в море, я утону в Волге».
Завтра его будут искать.
А если труп найдут? Тогда все училище пойдет за гробом. И, может быть, изменница Дерюшетта. На кресте сделают надпись: «Виктор Андронов, ученик пятого класса реального училища 15 лет от роду».
Пятнадцать?
Витька удивился.
Только пятнадцать? Жильяну, когда утопился, было тридцать. Витька остановился удивленный. Что-то не так! Но сказал вслух:
— Ну, все равно!
Он обошел полынью, выбирая место, откуда бы броситься. «Только пятнадцать лет!» Теперь вода говорила громче, шла черная, как чернила, и лед под Витькиными ногами дрожал, словно палуба парохода. Не больше двух сажен осталось белой полосы — снега и льда — до черного закрайка. Лед дрожал сильнее. Витька оглянулся и увидел: его калоши оставляли черные следы, — уже вода выступает здесь на лед. Эти черные пятна вдруг испугали. Он сделал еще шаг, два. Нет, нет, страшно! Уйти? Он повернулся и провалился по колено; острый холод схватил его за ноги. Витька оперся руками в лед, чтобы вытащить ноги. Лед затрещал и опустился. Черная, страшная вода зашумела, захохотала, кинулась на Витьку. Кто-то в глубине рвал Витьку за ноги, за полы шинели, тянул под лед; все под его руками ползло, трещало, стало ломким. Витька закричал, не сознавая крика:
— А-а-а!..
И судорожно задергал ногами, как пловец, уцепился за край льда. Теперь вода заливала плечи, тянула вниз, жадно трепала шинель. Все тело загорелось, как обожженное. Витька судорожно цеплялся за лед, а вода тащила его вниз, рвала…
— А-а-а!..
Кругом было пусто. Отчаянным усилием он поднялся на лед по пояс, навалился на него грудью. И лед опять медленно стал опускаться. Витька продвинулся на него дальше, вода опять хлынула, все кругом задвигалось, затрещало. За что ни возьмешься, все стремительно плывет. Витька замахал руками, бился изо всех сил. Вот закраек, опять поднялся на него, судорожно расстегивая пуговицы шинели… Хотел расстегнуть крючок у ворота, не успел: опустился, поплыл.
— А-а-а!..
Это был третий крик, и никто его не услышал. Витька опять замахал руками — теперь труднее: тысячи чьих-то рук тащили вниз… Вот закраек, Витька навалился, ужом полез на лед, бултыхая ногами. Вот весь на льду, и ноги; лед трещит.
Он не помнил, как добрался до берега, как бегом бежал по пустым, темным улицам и заледенелые полы шинели звенели.
Дома давно спали, встала только Катя-кухарка, открыла дверь, ахнула, увидев Витьку в ледяной одежде. Но Витька схватил ее за руку:
— Молчи! Вот неси, суши. Чтоб мама, папа не видели. Слышишь?
Это был прежний Витька — вспыльчивый и властный: захочет чего, ему вынь-положь. Катя зашептала:
— Да где же это ты? Да, господи, да ведь это же ты простудишься! Да ведь этак умрешь! Ой, калош-то нет! Тебя бы спиртом смазать.
Вдруг он вспомнил: на «иордани» искупаются и — пьют водку.
— Дай мне водки. Выпью — пройдет!
Они стали как заговорщики. Витька в кухне снял шинель, ботинки, блузу.
Катя ужасалась:
— Все, все насквозь! Господи-батюшки!
От Витькиной кожи шел пар.
— И картуз, и картуз-то мокрый!
— Молчи! Давай переодеваться! Давай водку!..
На цыпочках они пошли через комнаты, мимо дверей спальни. Они думали: не услышат. Но из-за двери мамин голос:
— Пришел, что ли?
— Пришел, — твердо ответил Витька.
— Пришел, пришел, — пропела Катя, — слава богу, теперь спокойно почивайте…
За дверью забормотал что-то отец, но Витька и Катя за ним следом пронырнули в комнату. Над столом карта — Волга вьется… «Где бы я теперь был?»
— Давай вина!
Он весь горел от возбуждения, когда переодевался. Он не узнал своей кожи — она была вся в пупырях. Точно больной сон — растерявшееся лицо Кати, глаза полубезумные, тени на стене, водка, обжегшая горло.
— Молчи! Суши все, чтоб не узнали. Слышишь? Не говори.
Он бормотал, как в бреду, укладываясь под одеяло… А Катя качала головой и тоже что-то говорила, но что — Витька не понимал.
Катя сумела сделать — Витьку разбудили, а блуза и брюки уже висели возле кровати разглаженные. Зеленые пятна ходили перед Витькиными глазами. Его знобило. Мать стонала:
— Ой, какие у тебя красные глаза! Да ты здоров ли? Не надо бы так допоздна сидеть.
Витька ей твердо:
— Со мной ничего. Только я боюсь опоздать.
— Храпона, Храпона надо. Катя, вели Храпону заложить Карька.
Катя не смотрела на Виктора, а Виктор чувствовал: она смотрит на него с ужасом и любопытством — и во все глаза смотрит.
Храпон помчал Витьку на санках.
По коридорам и классу он прошел, как связанный, он остро чувствовал, как на него смотрят с любопытством и почти с ужасом. И не разговаривали почти. А когда Краснов — лениво, вразвалку — подошел и спросил: «Ты что же это вчера?», все подошли сразу, смотрели на пылающее Витькино лицо жадными глазами.