Человек и пустыня (Роман. Рассказы)
Шрифт:
Он говорил громко, он чувствовал на себе напряженные глаза Маргариты Семеновны, — глаза бодрили.
— Двести лет величайших мук! Мы — истинные строители страны, истинные проводники всечеловеческой культуры, — сколько унижений мы должны были вынести! Наша Выговская пустынь, наши скиты на Иргизе и на Керженце — кто их разрушил? В моем родном городе и сейчас стоит храм со спиленными крестами, заброшенный, оскверненный храм. Не в каждом ли городе такие же вехи на пути наших унижений? Наши прадеды, деды и отцы просили, припадали к стопам — и все осталось по-прежнему. Пора просьб и припаданий
То бурное, что временами подступало к сердцу, теперь лилось вольно. Слова являлись откуда-то из самой глубины тела — коренные, кровные.
Когда он кончил, все момент сидели, будто ошарашенные. Иван Саввич быстро встал, широкими шагами подошел к Виктору Ивановичу, обнял.
— Благодарю вас! О, благодарю! — проговорил он, и за стеклами его очков блестели слезы.
Тогда начался круговорот: зашумели, поднялись, жали руки. Только Харитонов сидел неподвижно и покачивал головой. Маргарита Семеновна сказала вполголоса:
— Великолепная речь! Чудесно!
Все опять уселись. Встал Харитонов:
— А я так полагаю: молодой еще он, Андронов-то. А шебаршит. Хорошо ли выйдет? Глядите, отцы! Не попасть бы в яму!
Но все зашумели, замахали руками.
— Ну, что там! Ясное дело! Момент такой — молчать невозможно. Андронов верно говорит.
Без споров, только называя имена, выбрали десять депутатов в Петербург к министру. Рыкунова и Андронова назвали прежде всех.
V. Бунтари
Этот день был диковинный. Пять лет не приезжал Виктор Иванович в Петербург. Он помнил его чинным, с озабоченно бегущими людьми, с великанами городовыми на перекрестках Невского. А в этот день весь Невский был полон народа, толпа запрудила мостовую и тротуары, что-то ждала, глухо говорила, будто ворчала, как зверь. Там и здесь везде виднелась полиция: конная и пешая — группами. Конные наезжали на толпу, теснили ее на тротуар.
Окна гостиницы, где остановились делегаты, выходили на Невский. Рыкунов и Андронов остановились у окна. Люди, люди, люди, сотни тысяч людей, — яблоку негде упасть. Только перед полицейскими пестрели полоски мостовой: полицейские были точно острова в колыхающемся море.
Рыкунов взял под руку Виктора Ивановича, сказал, посмеиваясь:
— Как будто нам расчищают дорогу.
Виктор Иванович кивнул головой:
— Пожалуй! Это даст нам возможность говорить смелей. Что ж, выйдем на улицу, посмотрим? Надо узнать, в чем дело.
Рыкунов замялся:
— Я, собственно, не большой охотник до таких зрелищ. Стрелять будут.
— Стрелять? Я все-таки схожу. Смотрите, какая масса женщин! Даже они не боятся.
Виктор Иванович оделся и вышел. В каракулевой шапке с откинутыми вверх полями, в шубе, большой, важный, он вышел, опираясь на палку с серебряным набалдашником. На Невский уже не пропускали. Полиция стояла цепью. Кто-то сказал, что можно выйти через Литейный. Виктор Иванович пошел в обход. В подъездах ближних домов он увидел множество полицейских. На дворах цокали подковами полицейские и казачьи лошади. Все это задорило и бодрило, как мороз.
Через Литейный
— Не вмешивайтесь, господин! Не ваше дело!
— Женщину! Женщину убили! — закричал Виктор Иванович, вырывая у городового свою руку.
— Не вмешивайтесь, господин! Убили кого надо! — опять настойчиво проговорил городовой.
И Виктор Иванович почувствовал: его взяли уже двое под руки, повели, втиснули в толпу назад, за цепь полицейских.
— Это безобразие! Это возмутительно! — взывал Виктор Иванович и размахивал палкой над головами толпы. А цепь полицейских все настойчивей оттесняла народ дальше от Невского… Лишь издали было видно: по Невскому бегали черные люди взад-вперед, а за ними гонялись конные и пешие полицейские. И крики неслись, и гремели редкие выстрелы.
Упарившийся, как в бане, Виктор Иванович вылез из толпы на тротуар. Ему показалось: он взъерошен, надо оправиться. Он смущенно оглянулся. Здесь возмущения уже не было: стояли просто любопытные. Он прошел с полквартала, остановился. Пожилой чиновник в круглой шапке с кокардой дружелюбно улыбнулся ему.
— Вот они, японские-то деньги, что делают!
Виктор Иванович удивился:
— Какие японские деньги?
— А как же! Пять миллионов японцы прислали рабочим и: «Получайте! Только не работайте, не учитесь, бунтуйте». Они и бунтуют. А фронт гибнет. Польза нашему врагу.
— Что вы говорите? Не может быть!
— У нас самые точные сведения. Знают даже, кто привез деньги. Да вы посмотрите, кто бунтует: голытьба! Вот мы с вами не пойдем бунтовать!
«Что такое он бормочет? Не может быть!»
Он поспешно зашагал по улице. Мысль о японских деньгах уколола его. А если правда? Ему было уж стыдно, что вот он, Виктор Иванович Андронов, купец первой гильдии, миллионер, сейчас кричал во все горло на полицейских и махал палкой, как… как один из тех, кто… получил японские деньги. Он дошел до Невы. Он решил побывать у Симы. Через мост не пускали. Пришлось вернуться назад в гостиницу. Иван Саввич и отец Власов встретили его в зале:
— Ну что? Как?
— Бьют. Сам видел, как убили женщину.
— О-о, этого недоставало!
— Пускай бьют, пускай! — забурчал отец Власов. — «Аще не умерет, не возродится».
Виктору Ивановичу хотелось рассказать о японских деньгах, но… странное чувство мешало: неужели есть такие головы, что за японские деньги идут на смерть?
Вечером, когда на улицах утихло, он поехал на Петербургскую сторону к Симе. Извозчик все озирался.
— В беду не попасть бы! Утром возле самых саней — вот так — убило человека. Прямо в висок пуля. Хныкнул и лег — и готово. Тоже вот извозчика одного…