Шрифт:
Одно из возможных толкований романа «Мастер и Маргарита»
Маргарита налила Азазелло коньяку, и он охотно выпил его. Мастер, не спуская с него глаз, изредка под столом тихонько щипал себе кисть левой руки. Но щипки эти не помогали. Азазелло не растворялся в воздухе, да, сказать по правде, в этом не было никакой необходимости. Ничего страшного в рыжеватом маленького роста человеке не было, разве только вот глаз с бельмом, но ведь это бывает и без всякого колдовства, разве что одежда не совсем обыкновенная – какая-то ряса или плащ, – опять-таки, если строго вдуматься, и это попадается. Коньяк он тоже ловко пил, как и все добрые люди, целыми стопками и не закусывая. От этого самого коньяку у мастера зашумело в голове, и он стал думать:
«Нет, Маргарита права! Конечно, передо мной сидит посланник дьявола. Ведь я же сам не далее как ночью позавчера доказывал Ивану о том, что тот встретил на Патриарших именно сатану, а теперь почему-то испугался этой мысли и начал что-то болтать о гипнотизерах и галлюцинациях. Какие тут к черту гипнотизеры!»
В
Любой читатель не может не заметить такую бросающуюся в глаза вещь, что в отличие от московских глав в главах ершалаимских почему-то совершенно не фигурирует нечистая сила, хотя сам Воланд признавался двум литераторам на Патриарших прудах, что он лично, но только тайно и инкогнито присутствовал на суде Пилата [2]. И если в романе о Пилате при этом никаких демонов, чертей и бесов нет, то, естественно, читатель начинает думать, каким образом нужно понимать слова Воланда. Возможно, это присутствие сатаны на суде Пилата было просто невидимым: Воланду как духу ничего не мешало тогда исчезнуть, а затем наблюдать за всем происходившим. Но возможен и другой вариант, который становится все более очевидным и вероятным при каждом повторном чтении «Мастера и Маргариты». Когда дело доходит до знакомства с таким персонажем как Афраний, что был начальником тайной службы при Понтии Пилате, обыкновенно читатели замечают, что он очень сильно напоминает самого Воланда своей манерой общения. Кажется, что так, как говорит Афраний с Пилатом, может говорить только один Воланд. Даже в экранизации Владимира Бортко (2005) Афраний вопреки роману [3] говорил с прокуратором Иудеи голосом сатаны. Причем это сходство усиливается именно тем обстоятельством, что сами по себе оба персонажа друг от друга очень отличаются и ничем не похожи друг на друга, хотя кажется, что должно быть ровно наоборот – что будто при таком обстоятельстве практически нельзя было бы заметить Воланда под капюшоном начальника тайной службы.
Есть еще ряд фактов, на основе которых выстраивается теория, что Афраний принадлежит на самом деле к потустороннему, а не человеческому миру.
Из всей команды Афрания в романе упоминается всего только пять имен ее членов по числу членов свиты Воланда: если Афраний – это Воланд, то, стало быть, тот Толмай, что отвечал за погребение казенных, был, скорее всего, Коровьевым, замужняя Низа, что выманила Иуду за город, – это, наверное, та, кому на смену пришла девица Гелла, а те двое, что убили самого Иуду в Гефсиманском саду – это, выходит, Азазелло [4] и Бегемот, которые в XX веке побили в уборной Варенуху.
Сам по себе капюшон Афрания, очевидно, символизирует бесконечную таинственность и загадочность. Если автор судил этому человеку все время его носить и постоянно под ним скрывать свое лицо, значит, Михаил Булгаков хотел, чтобы читатель хотя бы просто заподозрил в Афрании Воланда, потому что этот капюшон больше ничего не может, кроме этого, означать.
Стоит напомнить, что ночь и луна в романе – постоянные спутники Воланда как владыки тьмы и повелителя теней. Между тем, когда Афраний в первый раз ушел от Пилата, чтобы зарезать Иуду, на смену заката пришли сумерки [5], а когда он ушел от прокуратора во второй раз, то пропала ночь: «Афраний уже уходил в сад, а за спиною Пилата в руках слуг уже мелькали огни. Три светильника на столе оказались перед прокуратором, и лунная ночь тотчас отступила в сад, как будто Афраний увел ее с собою» (последняя фраза слишком явно говорит о какой-то связи сатаны и этого человека друг с другом).
Но лучше и красноречивее всего за тождественность сатаны и начальника тайной службы говорит именно то, что из всех основных персонажей ершалаимских глав только один Афраний не появляется на страницах глав московских. Автор этим как бы намекает, что Афраний не мог в отличие от Иешуа, Левия и Пилата [6] появиться в Москве, так как этот загадочный герой будто бы уже давно появился там в лице Воланда. Если при Понтии Пилате этот персонаж ходил под капюшоном начальника тайной службы, то в начале двадцатого столетия он начал ходить в виде иностранца-мага. Даже сам сатана при встрече с Левием Матвеем говорит: «Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, – отозвался Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Итак…». Как же нужно понимать эти слова князя тьмы? Но и помимо этого, с какой, спрашивается, целью Михаил Булгаков включил в цепь своего повествования какого-то Афрания в качестве основного героя ершалаимских глав (пусть не главного, но бесконечно важного), если во всех четырех Святых Евангелиях никакая подобная фигура не упоминается? Не встречается она даже и в апокрифах. Не для того ли писатель ее и придумал, чтобы читатель пришел к предположению, что Афраний – это сатана, о котором написан сам роман «Мастер и Маргарита»? Тут так и хочется вслед за Иваном задать вопрос Мастеру, написавшему сочинение о Пилате: «Да кто же он, наконец, такой?».
И среди самих исследователей иногда встречаются те, кто допускает мысль, что Воланд и Афраний – это одно и то же лицо. Ограничимся всего двумя высказываниями. Вот что думает Борис Гаспаров: «Итак, в романе имеется три главных временных среза, заданных уже в самом начале повествования словами Воланда о том, что он присутствовал и за завтраком у Канта, и в Ершалаиме. Следовательно, присутствие Воланда должно служить определяющим фактором, связывающим все эти временные планы друг с другом. <…> сейчас в первую очередь попытаемся определить, имеются ли какие-либо следы пребывания Воланда в Ершалаиме. Никаких прямых указаний на это, однако, в романе нет, за исключением утверждения самого Воланда. Но ведь Воланд говорит, что он находился в Ершалаиме «инкогнито»; это значит, что он не был просто невидим (как можно было бы предположить), а именно присутствовал, но не в своем обычном, а в травеcтированном обличье. Значит, в романе Мастера следует искать отнюдь не прямые, а скрытые, замаскированные следы данного персонажа» [7]. А вот что пишет Александр Зеркалов: «Недаром же много раз, и очень настойчиво, Булгаков демонстрирует всеведение Афрания, его неограниченные возможности. Почему-то он знает все об Иуде (род занятий, внешность, страсти и страстишки). Ему известны тайны храмовых совещаний, он располагает всеми печатями, даже храмовыми. Город наводнен его агентами – среди них случайно оказывается подруга Иуды… Он прекрасный организатор – как быстро и безупречно он устраивает убийство того же Иуды! А как невозмутим, как умен! Он сам делает то, о чем не смеет прямо озаботиться прокуратор: Иешуа хоронит в приличной одежде; без приказа приводит Левия Матвея… По всеведению и могуществу Афраний похож на Воланда. Нет, не зря прокуратор восхищается своим подчиненным!» [8].
В заключение следует указать также и на то, что Афраний – это вообще единственный персонаж в книге, к которому у читателя возникает такое же отношение, какое тот имеет к самому Воланду. Все герои как московских, так и ершалаимских глав, за исключением Мастера, Маргариты и Ивана представлены автором либо в отрицательном, либо в нейтральном свете, но чаще всего именно в отрицательном. Из всего романа «Мастер и Маргарита» только один Воланд и подобные ему демоны вызывают к себе чувство какого-то уважения или восхищения. Но и Афраний оказался в этом смысле таким же персонажем, то есть лицом, вызывающим даже некоторый восторг, а между тем этот герой даже не демон, а обыкновенный человек (то есть если все-таки окажется, что он Воланд, то, стало быть, в нем мы должны начать уже видеть не человека, а духа. Говорит ли это о чем-то?). И сам образ начальника тайной службы как главного слуги прокуратора Иудеи соответствует общему представлению о дьяволе или сатане как о падшем ангеле в авраамических религиях, включая само христианство. По их учению, ангелы и демоны – это служебные духи, их задача – исполнять волю Божию, и в этом смысле они ниже человека по своему достоинству и происхождению. «Ты творишь ангелами Твоими духов, служителями Твоими – огонь пылающий», – говорится в Псалтири (103. 4). А в Послании к Евреям, в котором автор ссылается на то же указанное нами место из Псалтири (1. 7), написано следующее: «Не все ли они суть служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение?» (1. 14).
Есть еще несколько обстоятельств и фактов, которые приводят читателя к мысли, что на службе прокуратора Иудеи состоял сам сатана, но они уже не столь значительны. Так, слова о том, что трусость – один из самых главных человеческих пороков, Михаил Булгаков судил произнести именно Афранию, а между тем это сказать следовало бы лучше не человеку, а все-таки сатане, потому что тот очень хорошо знает людей за всю их историю их существования. А вопрос из эпиграфа «так кто ж ты, наконец?» можно смело адресовать не только к одному Воланду, но и к Афранию, потому что второй представляет собою не менее загадочную фигуру в романе, чем первый. И, наконец, при всей работе над романом, которая длилась около десяти лет, Афраний всегда был на страницах «Мастера и Маргариты» [9], тогда как герои, в честь которых названа эта книга, появились в ней несколько позже, в силу чего до их появления Воланд был самым главным действующим лицом произведения.
Но существует при этом как минимум два соображения, которые значительным образом подрывают эту теорию, несмотря на все убедительные доказательства, которые мы сейчас привели. Дело в том, что история о Пилате, которую изложил Мастер на бумаге, преподносится читателю так, что, по задумке автора, она должна вызвать в нем вопрос, почему она так сильна расходится с евангельскими повествованиями и даже с апокрифическими текстами. Читатель должен прийти в то же самое недоумение, в какое пришел Берлиоз, когда внимательно выслушал странного иностранца: «Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами». Получается, что автор попытался воссоздать реальную историческую картину, потому что считал, что изложенное в Святых Евангелиях не соответствует тому, что происходило почти две тысячи лет назад. Но как быть тогда с Афранием? Допустимо ли остановиться на такой нелепой мысли, что будто бы Михаил Булгаков со всей серьезностью полагал, что на службе Понтия Пилата состоял сам сатана? Какими такими историческими источниками это можно подтвердить? Не сочли бы русского писателя его современники сумасшедшим, если бы он начал им доказывать, что когда-то прокуратор Иудеи имел сношения с дьяволом? И каким таким образом Афраний сумел вместе со своей командой демонов в течение пятнадцати лет скрывать свое подлинное лицо: «Я, прокуратор, пятнадцать лет на работе в Иудее. Я начал службу при Валерии Грате»? Как бы он тщательно ни маскировался и ни скрывался, пытаясь быть настоящим человеком, в нем в любом случае кто-то бы уже заметил что-то неземное и потустороннее. Все тайное рано или поздно становится явным. И почему вдруг только одни римские правители Иудеи оказались таким исключением? Почему, например, у Тита не было в ряду своих воинов подобного Афранию духа, чтобы с помощью последнего более простым способом завоевать восставший против Рима Иерусалим? А есть ли в наше время подобные случаи, чтобы кому-то из глав государств прислуживали сами бесы [10]?