Человек из Афин
Шрифт:
– Как? – подивился Перикл. – Даже на кладбище?
– Да, на кладбище. Но они умерли, не успев сделаться тиранами. И теперь лежат совсем безопасные.
Перикл расхохотался. Против своей воли. Нет, этот Агенор человек любопытный. Очень своеобразный… Значит, тираны есть и на кладбище?
– Только они хорошие, – добавил Агенор.
– Хорошие тираны на кладбище?
– Да! Да!
– Очень хорошие?
– Самые лучшие! Как говорят финикияне, первый сорт!
Перикл смеялся от души. Давно так не смеялся.
– С одной стороны, это смешно, – сказал Агенор, – а с другой – очень и очень грустно. Я спрашиваю: почему люди жаждут власти над себе подобными?
– Так их сотворила природа.
– А может быть, боги?
Перикл не отрицал этого: вполне возможно, что и боги, хотя в этом есть явная несправедливость, а боги, как известно, всегда справедливы в делах. В этом их божественность, в этом их величие. Что такое бог? Это феномен, не только многоопытный, и всезнающий, и всевидящий, но и справедливейший. Вследствие того, что в мире, во всей вселенной, властвуют боги, – царит гармония первоздания. И эта красота заката, и блистательность зари, и тишина ночи, украшенной звездами, – все, все, все есть равновесие в атомах и гигантах, управляемое богами. Поэтому не очень-то убедительно приписывать человеческие недостатки изъяну божественной силы, как это делают некоторые философы. Даже Фидий в своих наипрекраснейших творениях даст порою маху в мелочи, скажем, в какой-нибудь складке одежды. Но это только по недосмотру… То же самое можно сказать и о прекрасной работе богов: огрехи бывают и здесь, но опять же – только по недосмотру…
– Как бы то ни было, – сказал Агенор, – кто бы ни создавал тиранов – я ненавижу их всею
Перикл побарабанил пальцами по столику и сказал:
– Ты имеешь в виду меня?
Молодой приверженец демократии ничуть не смутился. Он заявил твердо и решительно:
– Да!
Перикл попросил обосновать это тяжкое обвинение со всей убедительностью. Он сказал:
– Можно человека обозвать тираном. Иному это даже доставит удовольствие. Но знай, Агенор, я всю свою жизнь служил демосу, и главной целью моей была демократия… Ты как понимаешь это слово?
– А разве его можно толковать двояко?
– Увы, да!
– Демократия – это власть народа.
– Верно.
– Полная!
– Верно!
– Ничем не ограниченная.
– Верно.
– И никак не оговоренная.
– Верно.
– Значит, я понимаю демократию правильно?
– Да.
– Может, в чем-нибудь ошибаюсь?
– Нет.
Перикл сказал, что к словам Агенора ничего не прибавишь. Что определение демократии – полное. Исчерпывающее. Молодой человек был польщен. Он считал, что спор уже выигран им. Остается только одно: установить, насколько подходит к этому определению сам Перикл. Вернее, подходил. Теперь это уже история, но тем не менее очень важная история. Она пригодится для будущего.
Молодой человек спросил:
– В чем главное отличие тирана от демократа?
– Я попрошу ответить тебя самого. Ты, я вижу, очень сведущ, и знания твои немалые.
Агенор принял и эту снисходительную похвалу как должное.
– Тиран захватывает власть…
– Верно.
– Силой или хитростью…
– Верно.
– Он правит, никого не спрашивая.
– Допустим.
– Не советуясь с народом.
– Верно.
– Вопреки воле народа.
– Да.
– Долго-долго правит.
– Да, бывает и так.
– Тиран правит очень долго, – подчеркнул Агенор.
Он сжал кулаки, поставил их на колени и снова произнес, чеканя слова:
– Он правит долго-долго…
Перикл понял, куда клонит этот молодой и горячий демократ.
– Долго правит, говоришь?
– Да, очень.
– Ну что ж, ты, кажется, вплотную подошел ко мне.
– Да, – ответил самоуверенный Агенор.
…Укрепления на Самосе оказались весьма прочными [5] . Главный город того же названия находится недалеко от берега моря, против оконечности мыса Микале. По поводу этого мыса Перикл сказал изобретателю Артемону:
– Я был совсем еще юношей, когда я вместе с отцом прибыл к этому мысу. Моя мать сказала отцу: «Не отпущу с тобой Перикла. Персы зарубят его своими кривыми и широкими саблями». – «Нет, – возразил отец, – мой сын должен увидеть собственными глазами позор персов. Микале будет их конец». Моя мать сказала, и я это помню очень хорошо: «Никогда не будет конца войнам. Мой Перикл еще наглядится». Агариста, моя мать, плакала. Она причитала: «Не отпущу!» Тогда отец сказал ей: «Вот персы напали на нас. Пошли на нас тучей. Мы говорим: «Не щадите живота своего». И много погибло прекрасных юношей. А мой сын должен сидеть у материнского подола?» Я сказал: «Хочу с отцом!» Я говорил это, плача и прощаясь с матерью…
Перикл показывал рукою, куда, в каком направлении, двигался объединенный спартано-афинский флот, на каком корабле находился спартанский царь Леотихид, где скрытно поджидал врагов перс Мардоний, наместник Ксеркса. Ксантипп, отец Перикла, возглавлял афинских моряков.
Стоя на берегу моря, на виду укреплений Самоса, Перикл вспоминал прошедшее. «Мне пошел пятьдесят третий, – говорил Перикл, – и седина в висках. А тогда я был юношей и мне казалось, что я – бессмертен, как боги. Вовсе не думалось о смерти». Перед глазами его маячила слава в образе крылатой Афины, и трофеи снились во сне. Так было в то время, когда объединенный греческий флот наносил удары ежечасно, ежемгновенно, и мыс Микале стал местом греческой славы и концом могущества Персии на Эгейском море и в Греции. А почему это произошло? Потому, что греки соединили свои руки и стали бок о бок.
– Я был на самом носу, – вспоминал Перикл, – чтобы видеть воочию то, что происходит. Я сжимал в руках копье, и на мне были доспехи, как у тяжеловооруженного. Отец сказал мне: «Вот оружие твое. Пользуйся им разумно, не рискуй головой ради удальства. Береги себя, но так, чтобы не показаться трусом, ибо трусость есть чувство звериное. Зверь трусит потому, что ничего не смыслит в жизни, ни цели не знает своей, ни любви к отечеству и бранной славе. Поэтому и трусит зверь. Но человек не должен бояться смерти, если он разумен и в состоянии соразмерять свои силы, чтобы не погибнуть даром. Чтобы люди не могли сказать: «Вот погиб он, ибо не мог ни предвидеть худшего, ни добиться преимущества в битве». Так говорил мне мой отец Ксантипп, будучи навархом в сражении у мыса Микале. Я помню эти слова, – заключил Перикл, – и они звучат в моих ушах и сейчас.
…Обследовав укрепления Самоса, вечером стратег собрал совет.
Яркая луна сияла в небе, и золотой путь от нее вел к мысу Микале. Прорицатель Лампон предсказал удачу в этом самосском походе. И оракул был дан вдохновляющий. И золотой дуть к Микале вселял уверенность. Начальники кораблей, собравшиеся на совет, тоже обратили внимание на этот путь. Они сказали: «Не напоминает ли этот водяной путь о победе над персами? И не есть ли это доброе предзнаменование?»
Перикл отдавал должное всем знакам, предсказывавшим удачу. Он принес обильную жертву Афине и Посейдону. Но этого для него было мало. Он полагал, что должная выучка воинов принесет не меньше пользы, чем жертвы и усердные молитвы, что, только сочетая молитвы с маневрами, можно облегчить себе путь к победе.
Собирая совет, Перикл рассчитывал предпринять нечто, что долженствовало значительно уменьшить человеческие жертвы. Он справедливо полагал, что путь к победе» усеянный трупами собственных воинов, не есть истинная победа. Высокие стены, хитроумные оборонительные приспособления самосцев не обещали быстрой и легкой удачи. Поэтому Перикл приказал войску расположиться удобным лагерем, рассчитанным на долговременную осаду Самоса. Ему нужна была только победа. Все разговоры, которые предваряли этот поход в Афинах, служили предостережением. Враги Перикла усиленно распускали слух о том, что война с цветущим Самосом нужна только Аспазии. Что Аспазия решила отомстить самосцам, ведшим войну против Милета – родины Аспазии. На самом ли деле Перикл угождал Аспазии? На этот вопрос можно ответить верно только в том случае, если знаешь мнение Перикла. А он сказал так:
– Разве может одна женщина, будь она и божественной красоты и мудрости, или один мужчина, будь он и семи пядей во лбу, повести на битву целое государство только ради своей прихоти? Человек, который в своем уме, решается на войну только по зрелом размышлении, становясь выше прихотей и своеволия. И только в этом случае он может добиться победы.
Из этих терпеливых слов можно заключить, что Перикл никогда бы не поставил под угрозу жизнь своего войска только ради того, что этого желает Аспазия. Но враги его твердили свое, и им нельзя было заткнуть рот. Особенно комическим актерам. Эти давали полную волю своей фантазии и своему злословию…
Речь Перикла, обращенная к совету на Самосе, была краткой и ясной. Стратег спрашивал: какие необходимо предпринять меры, чтобы сокрушить Самос, понеся наименьшее количество жертв? Это первое. И второе: как добиться победы, с тем чтобы сократить осаду до возможных пределов?
Задав вопросы, Перикл просил не отвечать на них нынче вечером, но, обдумав все, явиться через два дня на совет.
На том и было решено.
Расходясь, начальники слышали, как звенят колокольчиками стражи на самосских стенах, давая знать о себе, о бдении непрерывном или о передаче дежурства другому воину. И ночной порою, при свете луны, стены Самоса казались еще более внушительными, чем днем.
…Перикл сказал Артемону:
– Ты видишь эти стены?
– Я осмотрел их внимательно.
– А я измерил на глаз: пятьдесят локтей в высоту.
– Да, – согласился Артемон, – а местами, пожалуй, выше.
– Они сложены из камня, речного и морского.
– Это
Перикл, подумав, подтвердил это. И добавил:
– Я хочу знать, Артемон, все твои новейшие хитроумные машины, которые везем с собой. К чему каждая из них приспособлена? Какого рода наступления нам держаться?
Артемон сказал:
– Изволь.
И приказал своим помощникам принести в палатку некие папирусы с чертежами. И они были принесены с величайшими предосторожностями, ибо составляли важнейшую государственную тайну.
С большим терпением и вниманием рассматривал Перикл Артемоновы чертежи.
Молчал.
Думал.
Что-то прикидывал в уме.
И убежденность его росла с каждым часом: необходимы особые машины, дабы сократить человеческие жертвы и выиграть осаду. Перед глазами его вставали во всю исполинскую высоту самосские стены – такие гладкие и такие толщенные. Кто возьмет их приступом? Только троянский конь мог бы пособить в этом случае. Однако после Гомера кто поверит в него? А если не конь, то машины, только машины, родившиеся в голове Артемона…
– Вот эта машина, – Артемон развернул папирус. – Ее назначение состоит в том, чтобы поднимать на большую высоту воинов – сразу пятерых, а то и более. Имеется некая поверхность из грубых досок, на которой стоят воины, и поверхность эта – вроде пола – поднимается на уровень стен, а то и выше. Защищенные толстыми бревнами, воины могут действовать из-за укрытия. Им будет сподручно осыпать осажденных серными снарядами. Для снарядов придумано особое направляющее устройство. Это крепчайший кипарисовый ствол, выдолбленный наподобие гончарной трубы. С одной стороны деревянного ствола прикреплен огромный лук. Его тетива из бычьих кож. Она выталкивает горящий снаряд, и снаряд, направляемый деревянной трубою, летит на голову противника почти на стадий. При некоторой сноровке это расстояние может быть увеличено до полутора стадиев.
– Была ли произведена проверка? – поинтересовался Перикл.
– Да, была.
– Когда?
– Этой весною. Близ Пирея. За Мунихией.
– Была ли соблюдена необходимая предосторожность, дабы уберечь тайну от соглядатаев?
– Да, была.
Перикл заметил, что для такого большого города, как Самос, едва ли достаточно будет одной машины.
– У меня их три, – порадовал стратега Артемон.
– Молодец!
– К тому же мы заготовили серы на двести снарядов.
– Мало.
– Добудем еще.
– Где?
– Я послал человека в Милет.
– Проще – в Афины. Хотя и дальше.
Артемон сказал:
– Я увеличу количество снарядов до пятисот.
– Это хорошо. Осада будет долгой, Артемон. Что еще припасено, кроме этой прекрасной машины?
Артемон показал второй папирус. На нем были изображены таинственные знаки, понятные одному Артемону.
– Вот, – сказал ученый, – тайный чертеж, на котором все не так, как следует быть. И он доступен только мне одному.
– Прекрасно это, прекрасно, – похвалил Перикл, склонный к скрытности, когда речь идет о новых военных машинах.
– На вид – простая стенобитная машина, – объяснял Артемон. – Однако действует она на двух или трех уровнях. Самый важный – третий. В то время как на высоте двух этажей, защищенных козырьками из бревен, тараны долбят стену, на самом дальнем, третьем уровне воины совершают подкоп – невидимые и надежно защищенные.
– Подкоп? – спросил Перикл, не спуская глаз с того самого места, на которое указывал палец Артемона.
– Да, подкоп.
– Это трудно и долго…
– Я облегчил и ускорил его.
– Каким образом?
Артемон переместил свой палец вправо, где была начертана некая фигура с лопастями, напоминающая странное колесо.
– Это ворот. Горизонтальный ворот.
– Его вращают?
– Да. Десять человек, находящихся в стороне. Позади машины. В безопасности.
– Каким же образом?
– При помощи скифского каната. Очень прочного и толстого. Колесо, вращаясь посредством каната, выбирает землю этими лопастями. – Они были обведены черной краской. – Эта машина может за день или за ночь прокопать несколько шагов крепкой земли. Крепкой, словно камень.
– А скрежет? – спросил Перикл.
– Какой скрежет?
– Шум от вращения и от копки… Разве не услышат его осажденные?
Ученый ответил не сразу:
– Придется отвлекать внимание. Для этой надобности и устроены два верхних этажа с таранами. Они создадут страшный шум. Но и этого мало. Придется вести отвлекающий штурм стены. Когда же враг заметит подкоп – будет поздно.
Перикл не мог решить со всей определенностью: хороша ли эта машина или можно обойтись и без нее? Он сказал:
– Покажи другие, а к этой мы еще вернемся.
Артемон же считал, что эта машина – наилучшая. И не преминул сказать об этом, всячески ее расхваливая.
– Мы еще вернемся к ней, – повторил стратег.
Знакомство с чертежами продолжалось до полуночи.
Артемон устал, в то время как Перикл, казалось, только что умылся холодной водою – так свежо он выглядел. Между прочим, многие из тех, кто близко знал этого великого политика, всегда поражались его трудолюбию и умению обсуждать дела в течение многих часов без особого видимого утомления…
– Это все хорошо, – сказал наконец Перикл, давая понять, что знакомство с чертежами закончено, – но какие из этих машин готовы вполне и испытаны?
– Половина, – сказал Артемон.
– Этого мало. Почему же не испытаны остальные?
– За неимением денег.
Перикл с укоризной взглянул на ученого:
– А зачем же существую я?
– Беспокоить тебя по любому поводу?
– Разумеется. Но это вовсе не любой повод. – Перикл взял чертежи в руки. – Разве это любой повод?
– Кроме тебя имеются еще девять стратегов. Они сказали: не надо.
– Так и сказали?
– Да.
– О Артемон, Артемон! – воскликнул Перикл. – Можно подумать, что мы знаем друг друга всего один год… Но делать нечего. Приказываю: завтра же с утра приступить к сооружению всех машин…
Артемон кивнул.
– …и в первую очередь той самой, с лопастями. Которая для подкопов.
Изобретатель был очень доволен. Несмотря на усталость, просиял:
– Я очень рад! Я очень рад!
Перикл вызвал своего тексиарха и приказал ему обеспечить Артемона всем необходимым для строительства машин, включая рабочие руки. С самого раннего утра.
Когда они вышли из палатки, была глубокая ночь. Было очень тихо. Луна шагала по золотому мосту к мысу Микале. На самосских стенах звенели колокольчики – недреманное око осажденных как бы вглядывалось в тревожную темень.
Перикл указал рукою на «золотую лунную дорогу» и сказал:
– О Артемон: это воистину дорога победы! Добрый знак, если ты исполнишь все свои замыслы. Твоим машинам я верю больше, чем оракулу.
Так говорил Перикл на острове Самосе.
5
Эти события на Самосе происходили в 440 году до н. э., то есть за семь лет до Понтийского похода. Прошу у читателей прощения за некоторое нарушение хронологии, недопустимое, наверное, ни в истории, ни в биографии. Но я не пишу ведь ни того, ни другого. А люди часто вспоминают события не в том порядке, в каком они происходили. (Прим. автора.)
– Я чувствую, что утомил тебя своими разговорами…
Агенор сделал паузу. Очень коротенькую. Но и ее было вполне достаточно, чтобы ощутить, как бьется собственное сердце, как тихо вокруг. Пауза только кажется паузой – из клепсидры не успели вытечь несколько капель воды. Кажется, что часы спрессовались в минуты, а минуты – в секунды. Мгновение стало короче в тысячу крат.
И в это же самое время, когда Агенор сделал паузу, он спросил себя: «Убеждаю ли в чем-либо Перикла? Убеждаюсь ли в чем-либо сам?» Ему казались собственные слова ясными и понятными. Ему казалось, что собеседнику не остается ничего, как только согласиться с ним…
Агенор скосил глаза на окно и убедился, что день идет к концу. Даже, может быть, он и подошел к концу. Наверное, сумерки уже начались. Вползают в окно, словно змея. Этакий безобидный уж. С сумерками приходит успокоение. Кровь пытается ослабить свой бег по жилам. Это в свою очередь приводит к общему успокоению и общему умиротворению обеих желчей – черной и желтой. Падают силы, смиряются мысли, богиня сна легонько касается вежд, утяжеляя их, готовя их ко сну…
Обо всем этом передумал Агенор в ту маленькую паузу, которая была необходима ему, чтобы решить, продолжать ли разговор и дальше или же попросить еще одного свидания.
Перикл тряхнул головой, помассировал занывшую шею и – как уже бывало – ответил на еще не высказанный вопрос:
– Я полагаю, что необходимо довести наш разговор до конца. Я должен остаться с теми мыслями, с которыми пожелаю остаться, а ты – со своими.
– Прекрасно! – Агенор потер руки, выпил вина. – Я люблю доводить до конца все начатое. Не откладывая на завтра то, что можно не откладывать.
Перикл кивнул.
– Я хочу, – сказал Агенор, – еще раз напомнить цель моего прихода и нашего длинного разговора. Мне надо решить для себя: тиран ты или не тиран?