Человек из двух времен. Дворец вечности. Миллион завтра
Шрифт:
Медленно, обстоятельно начал он напоминать им факты, возвращая к жизни усилием своей напряженной памяти прошедшие девять лет.
III
Кэт удалялась по улице, шагая мимо ярко освещенных витрин магазинов. Закутанная в серебристую шаль, в воздушном платье, с длинными ногами, которые благодаря туфелькам на шпильках казались еще более стройными, она выглядела как классическая подружка гангстера из криминального фильма. В ярких полосах света, бьющих из витрин, ее силуэт запечатлелся в его сознании резко, как драгоценный камень, и Бретон — как если бы совершил новое открытие — заметил под ее коленями
Ведь он не может отпустить ее в таком виде одну, да еще ночью, — настойчиво предостерегал его какой-то внутренний голос. Но не будет же он перед ней пресмыкаться и унижаться. Он заколебался, а потом повернул в противоположную сторону, охваченный порывом отвращения в самому себе, тихо бормоча проклятья.
Примерно через два часа перед его домом остановилась полицейская машина. Бретон, который стоял у окна, с тяжелым сердцем подбежал к двери. За двумя агентами с суровыми лицами маячили двое полицейских в форме.
Один из агентов в штатском показал ему служебный значок.
— Мистер Джон Бретон?
Бретон кивнул; он не мог произнести ни звука. «Прошу тебя, Кэт, — подумал он, — ты только вернись, и мы сейчас же пойдем на эту вечеринку».
— Лейтенант Конвери. Из отдела убийств. Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Можно войти?
— Прошу вас, — ответил Бретон глухо.
Он провел их в столовую и с трудом преодолел желание поправить подушки на диване движением смущенного хозяина.
— Не знаю, как и сказать вам это, мистер Бретон, — медленно начал Конвери. У него было полное, загорелое лицо и маленький нос, едва заметный между широко расставленными голубыми глазами.
— В чем дело, лейтенант?
— Ваша жена, мистер. Она шла одна ночью через парк и подверглась нападению.
— Нападению? — Бретон почувствовал, как подгибаются ноги. — Но где она теперь? С ней ничего не случилось?
Конвери покачал головой.
— Мне очень жаль, мистер Бретон, но ваша жена мертва.
Бретон упал в кресло, а Вселенная вокруг него начала сжиматься и расширяться, как камера огромного, внезапно обнажившегося сердца. «Это моя вина, — подумал он. — Это я убил свою жену…» Он видел, как второй агент отвел Конвери в сторону и что-то прошептал ему на ухо. Минутой позже лейтенант сказал:
— Мой коллега обратил мое внимание, мистер Бретон, на то, что я проявил излишнюю поспешность. Официально я должен был уведомить вас, что обнаружено тело женщины, которая, судя по документам, может быть вашей женой, но в делах очевидных я не люблю болтовни. Однако, чтобы соблюсти формальности, я задам один вопрос: есть ли у вас основания полагать, что тело женщины лет двадцати пяти, высокой, с черными волосами, в серебристо-голубом платье для коктейлей, которое мы обнаружили поблизости от входа в городской парк со стороны Пятидесятой улицы, не является телом вашей жены?
— У меня нет оснований так полагать. Сегодня вечером она ушла из дома, одетая именно так. — Бретон закрыл глаза. — Это моя вина; это я убил мою жену. Я отпустил ее одну.
— Несмотря на это, необходима формальная идентификация. Если вы пожелаете, один из сотрудников отвезет вас в морг.
— Не нужно, — ответил Бретон. — Это я могу сделать сам.
Выдвижной ящик холодильника легко скользнул на хорошо смазанных подшипниках, и Бретону при виде этого пришла в голову совершенно неподходящая мысль: хорошее приспособление. Он взглянул на холодное, скованное сном смерти лицо Кэт и на кристаллики льда, поблескивающие на ее бровях и ресницах. Совершенно помимо
Лейтенант Конвери маячил где-то на краю поля его зрения, так близко и одновременно отдаленный от него на бесконечное число лет, отделенный безмерностью пульсирующего, флюоресцирующего света.
— Это ваша жена?
— А кто бы это еще мог быть? — ответил Бретон надтреснутым голосом. — Кто другой?
Спустя некоторое время он узнал, что Кэт была оглушена, изнасилована и заколота. Сотрудник, сведущий в судебной медицине, добавил, что он не в состоянии установить последовательность, в которой были совершены эти три акта. В течение нескольких дней улаживания бессмысленных формальностей Бретон достаточно успешно подавлял в себе ощущение вины, отдавая себе, однако, отчет в том, что он сейчас бомба, запал которой подожжен, что его теперешняя жизнь — это наносекунды, предшествующие взрыву.
Когда наконец дошло до этого взрыва — это случилось на следующий день после погребения Кэт, — он напоминал взрыв, наблюдаемый на киноленте, движущейся замедленно. Бретон находился тогда в северной части города и брел без цели по улице мимо обветшалых домов. Было холодно; хотя дождя не было, тротуары почему-то были мокрыми. Вблизи от одного из перекрестков он нашел чистое, свежее перышко и наклонился, чтобы поднять его. Оно было полосатым, с чередующимися серо-перламутровыми и белыми полосками. Потерянное, видимо, птицей в поспешном полете, оно напомнило ему, что Кэт тоже носила одежду так, как если бы это было ее природное оперение. Он посмотрел по сторонам в поисках какого-нибудь подоконника, чтобы положить на него перышко, словно найденную перчатку, и увидел мужчину в изношенных рабочих штанах, который стоял у ворот и, усмехаясь, смотрел на него. Он отпустил перо, позволив ему упасть на грязный бетон, и накрыл его ногой.
Следующее его осознанное действие произошло пятью неделями позже: лежащий в больнице Бретон открыл глаза.
Отрезок времени, предшествующий этому событию, нельзя было бы назвать выпавшим, даже с его точки зрения, однако он был так смят и деформирован, что казался картиной, рассматриваемой через заиндевевшее стекло, потому что все это время Бретон пил, обезболивая душу чистым спиртом и суживая этим путем границы сознания. Но где-то в тумане этого меняющегося, как в калейдоскопе, мира зародилась мысль, которая его возбужденному мозгу показалась гениально простой.
Полиция сказала ему, что психопата, совершившего убийство, будет трудно обнаружить. В таких случаях надежда на удачу особенно ничтожна. Ему дали понять, что если пускать женщин одних ночью в парк, то на что, собственно, надеяться?
Бретон убедился, что ему становится не по себе в их обществе. Он открыл удивительную вещь, касающуюся образа мышления полицейских: общаясь так много с уголовниками, они приняли в свое сознание существование совершенно особого морального кодекса. Не соглашаясь с ним, они начали, однако, до определенной степени понимать его, в результате их собственный моральный кодекс подвергся легкому изменению. Зная величину этого изменения, можно, конечно, в дальнейшем соответственно настроить свой инструмент, но Бретон чувствовал себя среди них игроком, который не знает правил игры. Поэтому они и смотрели на него оскорбленно, когда он спрашивал их о результатах расследования, а потому в какой-то момент этих последних недель он решил ввести свои собственные правила.