Человек из очереди
Шрифт:
Вдруг стала замечать, что Муся боится хозяина, то есть не подходит к нему. Ты ее не обижаешь? Кормишь? Не обижаю и кормлю. А что же она так жадно набрасывается на еду, когда я ее кормлю после работы?
И когда Виктор Алексеевич сбрасывал кошку с дивана, норовя при этом поддать ногой, Тамара Ивановна строго говорила: не так грубо.
И стала с Мусей еще ласковей, моя Мусенька, да на коленях постоянно держит, она меня успокаивает, забирает отрицательные силы, скопившиеся за день.
Ты к Мусеньке лучше, чем ко мне. Понимала, это у мужа от ревности, он хотел бы, чтоб она обращалась
Ну вот. Однажды Тамара Ивановна приходит с работы, а Муся лежит в уголке на своей тряпочке и не встает. И ее рвет. Заболела моя Муся, заболела бедная девочка. Вдруг спрашивает, Виктор, а ты ее, случаем, не ударил? Тот признался — слегка пнул. Не рассчитал: хотел под зад, а вышло — в живот. Правой ногой (то есть больной). Ну да, тебя для того и лечили, чтоб ты Мусю пинал. Если с ней что случится, тебе будет плохо.
И случилось. Через день Муся умерла.
Тамара Ивановна завернула ее в тряпку и снесла на огород — похоронила.
И все! И молчок. С Виктором Алексеевичем не разговаривает. Он что-то спрашивает — ноль внимания. Словно бы он место пустое. Правда, еду ему на день оставляла — даже пустому месту кушать надо.
Виктор Алексеевич очень переживал. Через несколько дней сказал, так со мной не надо, так я жить не буду.
Ноль внимания! Это пустые угрозы. Куда ты, голубчик, денешься. Конкретно.
Но! Однажды приходит с работы — мужа нет. Гуляет. Час проходит, мужа нет. Гуляет. Два проходит — нет.
Малость встревожилась. Пробежала по близким улицам и дворам. Возвратилась домой. Обзвонила знакомых — нет мужа. Заглянула в шкаф — нет куртки. Да, напомнить надо, осень хоть и золотая, но не очень-то и теплая. Особенно вечерами.
Значит, пошел в лес, чтобы оттуда не вернуться. Вспомнила, он много раз говорил, самый лучший способ уйти из жизни — прыгнуть в болото. Я такое место знаю. И это недалеко — рядом с парком.
Тамара Ивановна все поняла и побежала к парку. А потому что попасть в нужное место можно только через парк. Конечно, можно и кругом, но не с ногами же Виктора Алексеевича.
И молила, чтобы парк был закрыт. Его закрывают часто — то на просушку, то на проветривание, а сейчас и вовсе осень. В прежние времена Виктор Алексеевич, как все нормальные люди, перелез бы через забор, но не сейчас, в самом деле, не на одной же ноге.
К счастью, парк был закрыт. Значит, Виктор Алексеевич уперся в закрытые ворота. Мог бы, конечно, доехать на пригородном автобусе до какого-либо дальнего леса, но Тамара Ивановна отчего-то была уверена, что муж где-то здесь. Только бы не уехал, молилась она. И бегала по близким к парку дворам. Наконец увидела лежащего на лавочке мужчину. И это был ее Дед, Виктор Алексеевич. Он укрылся курткой и плакал.
Ну что ты, Дед, что это ты удумал. Разве можно так с людьми обращаться, у меня же сердце чуть не лопнуло. Всё, Дед, хватит, вставай, отдохнул на лавочке, а теперь похромали домой.
Девушка — мебель
Когда Марину спрашивали, девушка, а, девушка, а сколько вам примерно лет, она всегда добавляла себе года два-три.
Это потому, что Марина стеснялась своего возраста: ей очень попало от мамули и в ПТУ, когда она в шестнадцать лет родила маленького. Вот и добавляла года два-три, чтоб случайные люди не удивлялись: все-таки это малость рановато — в шестнадцать лет.
Да она и юной мамочкой, как водится, стала случайно. Из-за времени года. Если б лето — дело другое. А то сезон осень-зима. Удивлялась, что-то меня разносить стало, в джинсы не влезаю, надо кушать поменьше — джинсы жалко, почти новые. Да, но кушать-то хочется, покушать — это ведь приятно.
А ближе к весне уже мамуля стала замечать, что дочка округляется, а, говорит, дочурочка, уж не залетела ли ты, и если это факт, на одну ногу наступлю, за другую дерну (могла, мамуля строгая). Ты хоть следишь за собой? Да нет, мамуля, это зима и морозы, вот ничего и не приходит. А как потеплеет, все и придет, в прошлом году так же было.
Одним словом, опоздали, пятый месяц — никто не взялся освобождать их от лишнего рта. Мамуля сильно ругалась, это конечно. А Марина на нее не обижалась — ведь мамуля права. На какое-то время Марина вместе с маленьким целиком сядет именно на мамулину шею.
Мамулю что еще сердило: Марина никак не могла ответить, кто отец будущего спиногрыза. Нет, тут не то чтобы хоть пытайте меня, хоть жгите, а единственного и дорогого друга не выдам.
Марина в самом деле не знала, кто отец будущего младенчика. Да, Марина была так устроена, что любила буквально все. А любое время года. Зимой снег пушистый, весной птички поют, летом в пруду покупаться и позагорать, осенью же, как известно, листья желтые и очень красивое бабье лето.
Любила подольше поспать. Кушать она могла буквально все — нелюбимой еды у нее не было. Даже в школу любила ходить. И в ПТУ — там подружки и ребята, а если учителя и ругают тебя за не очень хорошую учебу, так учителя для того как раз, чтоб хороших хвалить, а не очень хороших ругать.
А как это приятно посидеть во дворе (дом девятиэтажный), а кто-то скажет, у Федюни дома никого нет, пива купят, попрыгают под музыку, а потом и подурачатся. Это же весело (да и приятно) — вот подурачиться. С кем дурачишься, это уж как получится, это уж смотря какая компания собирается. И Марина никогда не бывала лишней (ну, в том смысле, что ей никто не достался). А потому что красивая. Да пожалуй, что красивее всех во дворе.
Да, росточка небольшого и пухлявенькая. И все на месте, и все исключительно свое, даже шутка у ребят была, своего такого не бывает, это силикон, а дай ткну пальцем, ну ткни, да, не силикон.
Но главное — лицо очень белое, волосы рыжеватые и вьющиеся исключительно самостоятельно.
И почти постоянная улыбка на лице. Да, можно постоянно улыбаться, если зубы белые, ровные, что все свои — и говорить не стоит. Ну, она же не могла точно знать, в какой именно день и какой именно паренек заделал ей маленького. Из них ведь никто не пользовался приборами безопасности уличного движения.