Человек из прошлого
Шрифт:
Я расположился в ближней кондитерской, не спуская глаз с дороги, которая вела от станции.
Молодые люди поглядывали на меня с интересом, даже, как мне показалось, с известным удовлетворением: "ждет ее, дуралей, а она не идет…" Я встал и вышел на улицу, делая вид, что изучаю город, этот славный центр героического шахтерского края. Букет, однако, все портил: кто изучает шахтерский быт с букетом гладиолусов в руках?
Подошло время обеда. Все-таки какое-то дело. Я зашел в ресторан и попросил гардеробщика спрятать букет. Но спрятать его было негде. Так что он украсил мой собственный столик. Понятно, снова многозначительные взгляды и полуулыбки, особенно когда проходит время свиданий. Следовало опять сменить место пребывания. Третья инспекция в доме пропавшей — третья неудача. Продолжающиеся прогулки по улицам
Начало смеркаться. Ночь приютит страдальца. Самое главное, скроет букет от любопытных взглядов. Я уже и так выбирал самую темную часть улицы. Наконец, после заключительной и безрезультатной проверки на месте, я решил отправиться на станцию.
Вокзал был ярко освещен. Из только что прибывшего поезда высыпала толпа народа. Я искал глазами какой- нибудь самый незаметный угол, как вдруг услышал знакомый голос:
— Боже мой, Петр!
— Да, это я.
— Бедняжка! Ты давно тут?
— Нет… Всего лишь с утра…
В этот момент моя приятельница заметила "младенца" в моих руках.
— Какие прелестные цветы… — сказала она, хотя букет походил больше на увядший салат.
— Это тебе, — говорю. И, только отдав букет, я почувствовал, что моя рука почти окоченела.
Приятельница, очевидно, тронута, хотя не выражает этого, за что я ей сердечно благодарен. Она вообще все еще никак не может поверить, что я здесь, возле нее, на Церникском вокзале. И это вовсе не от повышенной недоверчивости: с того дня, как я обещал, что скоро буду, прошло немало месяцев.
После краткого разговора было решено, что мы можем позволить себе провести некоторое время вместе и поужинать в ресторане. Обратный путь был для меня небольшим триумфом. Больше не было никаких причин избегать освещенных мест и любопытных взглядов. Наоборот: смотрите сколько душе угодно.
Встреча, как видите, состоялась.
Да, встреча состоялась. При этой мысли, которая приносит мне известное удовлетворение, взгляд мой устремляется вверх. Небо выглядит совсем холодным. Скоро наступят сумерки. А меня ждут еще кое-какие дела. Гляжу на часы, надеваю плащ и нахлобучиваю шляпу на глаза, чтобы подчеркнуть, что мне предстоит серьезная работа, а не сентиментальные экскурсии в прошлое.
После чего выхожу на вторую стартовую дорожку. Дорожку, названную мной "Танев".
На улице еще достаточно светло, но первые проценты сумерек уже придают синеватый оттенок воздушной среде. Еще немного, и наступит тот неопределенный, даже таинственный вечерний миг, который поэты определяют как "коньячное время".
После длительного и сложного маневрирования в густой плотной толпе, движущейся по бульвару Георгия Димитрова, выхожу наконец на площадь. Некогда тут была узкая улочка, отделявшая городской сад от дворцового сада. Дальше следовал крутой поворот, за которым открывался вид на царский дворец. Начало бульвара было отмечено узенькой витриной ресторана "Элита", традиционным украшением которой был жареный поросенок с лимоном в зубах. Интерьер заведения так и остался для меня загадкой — я ничего не мог разглядеть через стеклянную дверь, задернутую изнутри белыми шторками.
Светские мои познания того периода пополнялись изучением широко открытых для обзора витрин кафе- кондитерских, следующих одна за другой. Популярность этих заведений определялась, главным образом, тем, что на людей, которые их посещали, можно было смотреть с улицы. На протяжении двухсот метров размещались самые роскошные кондитерские города, их было четыре: вначале "Болгария", затем "Савой", далее — "София", а напротив — "Царь-освободитель". Там я получал светское образование, не транжиря денег, которых у меня не было, и даже не тратя специально на это времени. За витринами этих заведений были собраны, словно в четырех огромных клетках, самые представительные экземпляры верхних слоев общества. В "Болгарии" за столиками с чашками выпитого и давно уже высохшего турецкого кофе шушукались преимущественно политиканы и аферисты всякого рода. Здесь
Публика в "Савое" была более эклектичной, но с преобладающим большинством женщин. Дамы в небрежноэлегантных позах располагались за столиками. Они сидели, закинув ногу на ногу, на них были шелковые чулки, такие блестящие и такие оранжевые, что ноги казались отлитыми из меди и тщательно натертыми тальком. Лица дам были очень белыми, неправдоподобно белыми — пудру в то время не экономили. На фоне этого мелового или мучного тона выдавались ужасающе красные губы, которым неизменно сообщалась форма сердца "а-ля Марта Эгерт". Следующая клетка — "София" — была трехэтажной, здесь пузырилась светская молодежь, всевозможные сынки и дочки, здесь играл оркестр и можно было танцевать. Что касается "Царя- освободителя", то там царила беспросветная скука: писатели, художники и всевозможные интеллектуалы. Многие из них уже с утра занимались поисками денег на чашку кофе, которую смаковали всю оставшуюся часть дня за каким-нибудь столиком.
Оживление царило не только за витринами, но и на самом бульваре. Сливки столичной молодежи образовывали два встречных потока, люди критически оглядывали друг друга, тут и там звучали обрывочные реплики: "Куда подадимся вечером?", "Дай пять монет до завтра", "Лакомая девушка" и так далее. В толпе мелькали несовершеннолетние продавцы газет, кричащие до хрипоты: "Новая победа Роммеля!", "Самоубийство двух любовников на Горнобанском шоссе", "С завтрашнего дня — новые нормы растительного масла и сахара!". А вдоль тротуаров ползли свободные от лимита на бензин "мерседесы" новоиспеченных крезов и серо-зеленые "опели" немецких офицеров.
Заворачиваю на улицу Раковского, удивляясь, откуда нахлынула в мою голову вся эта ретроспекция.
Причина, наверно, в том, что я собираюсь посетить одного из героев давнего прошлого — Лазаря Тапева. Предполагаю, что указанная личность давно утратила свой блеск. Точно так же, как и бывшее заведение, мимо которого в данный момент я прохожу: когда-то здесь был роскошный нМаксим-бар" с заграничными бар-дамами, а сейчас это обыкновенная столовая.
Продолжаю спускаться по улице в сгущающихся сумерках и в сгущающейся толпе молодежи, мало интересующейся превратностями истории улицы, по которой она фланирует. К не очень ободряющим воспоминаниям из прошлого у меня примешиваются и неприятности настоящего. Вообще я испытываю тягостное настроение школьника, приближающегося к своей любимой школе, не выучив уроков. Упомянутый Танев, очевидно, — хитрая лиса, а я иду в лисью нору, не имея достаточного представления о хитростях ее хозяина. Такие импровизированные встречи обычно приводят к результатам, противоположным ожидаемым: вместо того, чтобы заставить пациента раскрыться, ты только преждевременно его будоражишь, и он спешит еще тщательнее скрыть все, что возможно. К несчастью, у меня нет иного выбора. Когда в меню значится одна фасоль с мясом, бесполезно спрашивать, подают ли здесь индейку с каштанами или только с кислой капустой.
Жилище "лисы" помещается в старом солидном четырехэтажном доме недалеко от центра. "Лиса" занимает одну из двух квартир бельэтажа. При этом — в дамском окружении. На двери — табличка:
Лазарь Танев — звонить 1 раз.
Вера Танева — звонить 2 раза.
Мими Петрова — звонить 3 раза.
Звоню, согласно указанию, один раз и, пока жду, разглядываю включатель света. Кнопка старомодная, весьма расшатанная, но совершенно исправная. Никакой опасности стать жертвой электрического тока. Опасность тут, скорее, иного рода: на лестнице ужасно дует. Это вынуждает меня снова нажать на кнопку. Поспешите же, господин Танев.