Человек из пустыни
Шрифт:
— Это очень плохо, когда всё время живёшь с оглядкой, — сказал Лейлор. — Но мне всё же по-прежнему непонятно, что дурного может быть в том, если о наших чувствах узнает папа или милорд Райвенн. Папа отобрал у меня ваш подарок… Он сказал, пока я не назову имя дарителя, он не отдаст мне холлониты.
— Не огорчайся так сильно по этому поводу, моё сокровище, — сказал Раданайт, нежно обняв Лейлора сзади и прильнув своей щекой к его щеке. — Но отчего ты не сказал ему, что их подарил тебе я? Поверь, детка, он не сможет запретить нам быть вместе. А из-за камней не расстраивайся. Пусть отбирает — я буду дарить тебе новые. Если пожелаешь, я осыплю тебя дождём
— Я не хочу таиться! — воскликнул Лейлор, поворачиваясь к королю лицом. — Я хочу… Я хочу быть вашим спутником!
Глаза Раданайта замерцали.
— Это что — предложение? — улыбнулся он.
Лейлор смутился, у него запылало лицо, и он не знал, куда девать взгляд. Может быть, он сморозил глупость? Король улыбался, и непонятно было, что это — насмешка или радость. Окончательно смешавшись, Лейлор закрыл рдеющее лицо ладонями.
— Я серьёзно спрашиваю, детка, — сказал король, отнимая его руки от лица и заглядывая ему в глаза. — Я правильно тебя понял?
— Ваше величество, простите, я… — Лейлор запнулся, окончательно встав в тупик. Слова стали как каменные глыбы, ему было не под силу ими ворочать, и он бессильно уткнулся в плечо короля. — Я ещё не разобрался в этих тонкостях… Наверно, мне следовало дождаться, пока король первый это скажет.
— Отчего же? — проговорил Раданайт с улыбкой. — Нигде не написано, что нельзя делать королю предложение. По крайней мере, если бы такой пункт этикета существовал, я бы о нём знал. Если решение созрело в твоём сердце, детка, скажи это.
— Но мы… Мы родственники, — пробормотал Лейлор, слабея под сверкающим взглядом короля.
— Не кровные, — покачал головой Раданайт. — Только кровное, биологическое родство может быть препятствием к браку, ты это знаешь. Твой папа мне не родной брат, и я тебе не кровный дядя, это ни для кого не секрет. Так что же, милый? Я услышу от тебя эти слова, или ты ещё не готов их сказать?
Сердце Лейлора сжалось в маленький пульсирующий комочек, дыханию было тесно в груди. Туманная ночь не давала ни слова подсказки, лабиринт молчал, молчали и свечи. Король тоже молча ждал. Опустившись на колени, Лейлор взял дрожащими похолодевшими руками руку короля и прильнул к ней.
— Я люблю вас, ваше величество… И смею просить вас оказать мне честь… Не согласитесь ли вы взять меня в спутники?
Король поднял его с колен, поцеловал и прижал к себе, укутав полами своего плаща. Глядя с нежностью ему в глаза, он проговорил:
— Всем сердцем, всей душой отвечаю тебе: да. И отныне я принадлежу тебе одному, равно как и ты мне.
Лейлор судорожно обнял его и зажмурился. Среди пронизывающего туманного холода они обменялись теплом губ, и Лейлор прильнул к Раданайту под плащом. Они взглянули друг другу в глаза, улыбнулись и тут же снова слились в поцелуе.
— Тебе ещё нет шестнадцати, и придётся ждать год, любовь моя, — сказал король. — Кроме того, пока тебе не исполнится двадцать, требуется согласие папы. Но я думаю, всё будет хорошо. — И, уткнувшись лбом в лоб Лейлора, добавил: — Всё серьёзно, детка. Назад пути нет.
— Я знаю, ваше величество, — прошептал Лейлор.
Король прижал его к себе крепче.
— Я совсем замёрз, пока ждал тебя… Согреешь меня?
— С радостью, мой король, — ответил Лейлор, сверкая глазами и дрожа.
— Это ты мой владыка, — нежно проговорил Раданайт.
Несмотря на мучительный озноб, Эсгин вышел на балкон, в туманный сумрак. Одеяло, в которое он кутался, не спасало его, но он не возвращался к себе в спальню, а продолжал тоскливо дрожать от холода: спать он всё равно не мог. Зародившаяся в нём новая маленькая жизнь была не нужна Раданайту, он велел её уничтожить. Он сказал, что не собирается признавать ребёнка своим, и если Эсгин всё-таки намеревается производить его на свет, то на его помощь он может не рассчитывать. Последние его слова были: «Смотри — без глупостей. Если попытаешься раздуть скандал, тебе придётся плохо». Эсгину вовсе и не нужен был скандал, но от этих слов и от холодного взгляда Раданайта ему стало тоскливо, дурно и страшно. Пустота, усталость и холод окружали его.
Оказалось, что Эсгин был не один на балконе: на другом его конце стоял Серино. Он смотрел на световые пятна фонарей во мгле и не видел Эсгина. Его задумчивый взгляд Эсгин ловил на себе сегодня с самого прибытия во дворец, но был слишком занят своими мыслями, чтобы замечать его. Ему отнюдь не было неприятно внимание молодого мыслителя, который был к тому же, ещё и весьма хорош собой. Он стоял у парапета, высокий и великолепно сложённый, и густая золотая грива спускалась ему до пояса — он был натуральный блондин. Этот спокойный задумчивый парень отказался от титула лорда в пользу младшего брата Дейкина; от этого на первый взгляд странного поступка веяло благородством, и если кто-то мог назвать Серино чудаком, то Эсгин считал его чудаком симпатичным. По удивительному совпадению их обоих одолевала бессонница, и они одновременно вышли этой ночью на балкон, чтобы полюбоваться видом туманного сада.
Эсгин вздрогнул и вдобавок к ознобу почувствовал мурашки волнения: Серино заметил его. Эсгин сам себе удивлялся: отчего это волнение, и почему сердце стукнуло, когда он поймал взгляд Серино? Отчего это не волновало его днём и почему так взволновало сейчас? Возможно, дело было в его душевной пустоте, требовавшей заполнения.
Сделав вид, что не видит Серино, Эсгин не двигался с места, кутаясь в одеяло: он ждал, что тот предпримет. Подойдёт или не подойдёт? Туманное ожидание длилось полминуты. Нерешительность Серино озадачивала Эсгина: ведь, казалось бы, у того не было причин робеть. Красавчиком, строго говоря, его назвать было нельзя, но симпатягой он был отменным: у него была великолепная фигура и роскошные золотые волосы, приятное округлое лицо и умный мягкий взгляд, а белизна его кожи могла сравниться с молоком. Рука Серино скользила по перилам: он шёл к Эсгину. Когда оставалось лишь несколько шагов, Эсгину вдруг опять стало тошно: а что он скажет ему, этому задумчивому ясноглазому парню? Выложит ему всё как есть, явив перед ним во всей красе свою гниющую рану? Эсгина охватила мучительная слабость, и он оперся почти всем весом на балконный парапет. Бежать было поздно.
— Я думал, только мне одному не спится, — сказал Серино. — Ты тоже не можешь уснуть?
— Да, — ответил Эсгин сдавленно: в горле стояла невыносимая горечь.
Минуту они помолчали, глядя на белёсые пятна фонарей в тумане. Эсгин боролся с тошнотворным тоскливым отчаянием, засевшим у него где-то под сердцем, а Серино, не догадываясь, по-видимому, что происходило у него в душе, думал о чём-то своём.
— Что-то странное творится во Вселенной, — проговорил он. — Ты не находишь?