Человек из СССР. Пьесы 1927–1938
Шрифт:
Ошивенский (Марианне). Двадцать копеечек в час. Спасибо. Это мой первый заработок сегодня.
Марианна (Кузнецову). Почему же вы думали, что выйдет дольше?
Кузнецов. Хотите выпить что-нибудь?
Марианна. Вы что – принимаете меня за барышню при баре?
Федор Федорович. Барбарышня.
Кузнецов. Не хотите – не надо. (Таубендорфу.) Коля, значит, – до завтра. Не опаздывай.
Марианна (Кузнецову). Погодите. Сядемте за тот столик. Так и быть.
Федор Федорович. Огромный зал не вмещал грандиозного наплыва
Ошивенский. Знаете что, Федор Федорович, потушите, голубчик, большой свет. Только лишний расход. (Он садится в плетеное кресло у стойки и без интереса просматривает газету. Потом задумывается, раза два зевает.)
Таубендорф (подходит к столику на авансцене, у которого сели Марианна и Кузнецов). Что прикажете? Вина, ликёру?
Кузнецов. Все равно. Ну, скажем, шерри-бренди.
Марианна. Странно: мне Ольга Павловна никогда ничего не рассказывала про вас.
Кузнецов. И хорошо делала. Вы завтра вечером свободны?
Марианна. А вам это очень интересно знать?
Кузнецов. В таком случае я вас встречу ровно в десять часов, в холле гостиницы «Элизиум». И Люлю притащите. Я буду с Таубендорфом.
Марианна. Вы с ума сошли.
Кузнецов. И мы вчетвером поедем в какое-нибудь резвое место.
Марианна. Нет, вы совершенно невероятный человек. Можно подумать, что вы меня и мою подругу знаете уже сто лет. Мне не нужно было пить этот ликёр. Когда я так устаю, мне не нужно пить ликёр. А я ужасно устала… Эти съемки… Моя роль – самая ответственная во всем фильме. Роль коммунистки. Адски трудная роль. Вы что, – давно в Берлине?
Кузнецов. Около двух часов.
Марианна. И вот представьте себе, – я должна была сегодня восемнадцать раз, восемнадцать раз подряд проделать одну и ту же сцену Это была, конечно, не моя вина. Виновата была Пиа Мора. Она, конечно, очень знаменитая, – но, между нами говоря, – если она играет героиню, то только потому, что… ну, одним словом, потому что она в хороших отношениях с Мозером. Я видела, как она злилась, что у меня выходит лучше… Кузнецов (Таубендорфу, через плечо). Коля, мы завтра все вместе едем кутить. Ладно?
Таубендорф. Как хочешь, Алеша. Я всегда готов.
Кузнецов. Вот и хорошо. А теперь-
Марианна. Барон, найдите мою сумку, – я ее где-то у телефона посеяла.
Таубендорф. Слушаюсь.
Кузнецов. А теперь я хочу вам сказать: вы мне очень нравитесь, – особенно ваши ноги.
Таубендорф (возвращается с сумкой). Пожалуйте.
Марианна. Спасибо, милый барон. Пора идти.
Здесь слишком романтическая атмосфера. Этот полусвет…
Кузнецов (встает). Я всегда любил полусвет. Пойдемте. Вы должны мне показать дорогу в пансион Браун.
Федор Федорович. А ваша шляпа, господин Кузнецов? Кузнецов. Не употребляю. Эге, хозяин задрыхал.
Не стану будить его. До свидания, Федор Федорович, – так вас, кажется, величать? Коля, с меня сколько?
Таубендорф. Полторы марки. Чаевые включены. До завтра, Марианночка, до завтра, Алеша. В половине девятого.
Кузнецов. Аты, солнце, не путай. Я сказал – в восемь.
Кузнецов и Марианна уходят.
Федор Федорович (приподымает край оконной шторы, заглядывает). Удивительная вещь – ноги.
Таубендорф. Тише, не разбудите старикана.
Федор Федорович. По-моему, можно совсем потушить. И снять
Таубендорф (зевает). Хо-ор. Да, плохо дело. Никто, кажется, не придет. Давайте, что ли, в двадцать одно похлопаем…
Федор Федорович. Что ж – это можно…
Они садятся у того же столика, где сидели Кузнецов и Марианна, и начинают играть. Ошивенский спит. Темновато.
Занавес
Действие II
Комната. Налево окно во двор. В задней стене дверь в коридор. В левом углу зеленого цвета кушетка, на ней зеленая яйцевидная подушка; рядом столик с круглой лампой. У правой стены за зеленой ширмой постель: видна зрителю только металлическая шишка изножья. Посредине круглый стол под кружевной скатереткой. Подле него в кресле сидит Ольга Павловна Кузнецова и вышивает шелковую сорочку. Она в очень простом темном платье, не совсем модном: оно просторнее и дольше, чем носят теперь; лицо молодое, мягкое; в нежных чертах и в гладкой прическе есть что-то девичье. Комната – обыкновенная комната обыкновенного берлинского пансиона, с потугами на буржуазное благополучие, с псевдоперсидским ковром, с двумя зеркалами: одно в дверце пузатого шкапа у правой стены, другое – овальное – на задней стене; во всем какая-то неприятная пухлявая круглота – в креслах, в зеленом абажуре, в очертаньях ширмы, – словно комната развилась по концентрическим кругам, которые застыли там – пуфом, тут – огромной тарелкой, прилепившейся к пионистой обойной бумаге и родившей, как водяной круг, еще несколько штук помельче по всей задней стене. Окно полуоткрыто – весна, светло; время – послеобеденное. За окном слышны звуки очень плохой скрипки. Вышивая, Ольга Павловна прислушивается, улыбается. Скрипка последний раз потянулась, всхлипнула и умолкла. Пауза. Затем за дверью голос Кузнецова: «Wo ist mein<e> Frau?» и сердитый голос горничной: «Da – nachste Tur» [4] .
4
«Где моя жена?» – «Там – следующая дверь» (нем.).
Ольга Павловна (все бросает, бежит к двери, открывает ее). Алеша, я здесь. Иди сюда.
Кузнецов (входит, через руку перекинут макинтош). Здравствуй. Что за манера сидеть в чужой комнате?
Ольга Павловна. Марианна ничего не имеет против. А у меня в комнате убирают – я поздно встала. Клади пальто.
Кузнецов. А она сама-то где?
Ольга Павловна. Право, не знаю. Ушла куда-то. Не знаю. Алеша, уже прошло четыре дня, а я прямо не могу привыкнуть к тому, что ты в Берлине, что ты ко мне приходишь —
Кузнецов (прогуливается, поднимает со столика снимок в рамке). Тут жарко и скверно пахнет духами. Кто этот субъект?
Ольга Павловна. – что не нужно ждать от тебя писем, думать о том, где ты, жив ли…
Кузнецов. Это кто, ее муж, что ли?
Ольга Павловна. Да, кажется. Я его не знаю. Садись куда-нибудь. Ты не можешь себе представить, какою Россия кажется мне огромной, когда ты туда уезжаешь. (Смеется.)
Кузнецов. Глупости какие. Я, собственно говоря, зашел только на минуту. У меня еще уйма дел.