Человек, который хотел стать королем
Шрифт:
— Мы пригодились им, — сказал он. — Этот народ — англичане, а моя проклятая глупость погубила вас. Ступай назад, Билли Фиш, и возьми своих людей; ты сделал все, что мог. Карнеган, пожми мою руку и иди с Билли. Может быть они не станут убивать тебя. Я пойду на встречу им один. Я сделаю это. Я — король.
— Ступай, — говорю я. — Ступай хоть в ад, Дан, я с тобой. Уходи, Билли Фиш, мы вдвоем встретим их!
— Я — вождь, — почти спокойно отвечал Билли, — и остаюсь с вами. Мои люди могут идти! — Башкайцы не ждут вторичного позволения и бегут, а Дан, я и Билли идем туда, где бьют барабаны и трубят рога. Было холодно — страшно холодно.
Кули ушли спать. В конторе едва мерцали две керосиновые лампы; пот обдавал мое лицо и брызгал, когда я наклонялся, через счетную книгу. Карнеган дрожал, как лист, и имел такой вид, что я боялся за его рассудок. Я вытер свое лицо, еще раз пожал его изувеченную руку и сказал:
— Что же случилось после этого?
— Они взяли их, не производя ни малейшего звука. Не раздалось ни топота по снегу, ни тогда, когда король свалил первого, наложившего на него руку, ни тогда, когда Пиши выпустил свой последний патрон в лоб одного из них. Ни единого звука не издали эти свиньи! Они только плотнее сомкнулись друг с другом. Был там человек, называемый Билли Фиш, добрый друг для всех нас, и они перерезали ему шею здесь и там, как свинье, а король взбрасывает ногой окровавленный снег и говорит: «Хороший оборот дали мы нашим деньгам».
Что случилось потом? Но Пиши, Пиши Тальяферо (скажу вам это, сэр, под секретом, как другу) — он потерял голову, сэр. Нет, не то, — король потерял свою голову на одном из этих проклятых веревочных мостов. Целую милю шли мы по снегу к веревочному мосту через овраг, на дне которого была река, — вы, наверное, видали такие… Они пронзили Дана насквозь, как быка.
«Будьте вы прокляты! — воскликнул король, — вы думаете я не с умею умереть, как джентльмэн? — Он повертывается к Пиши, который рыдает, как ребенок: — Я довел тебя до этого, Пиши, — говорит он, — отнял тебя от счастливой жизни затем, чтобы тебя убили в Кафиристане, где ты был главнокомандующим королевской армии. Простишь ли ты меня, Пиши?»
«Прощаю, — говорит Пиши. — Вполне и от всего сердца прощаю тебя, Дан».
«Пожми же мою руку, Пиши, — сказал он. — Теперь — я иду». — И он пошел, не оглядываясь ни вправо, ни влево, и, поставив отвесно ногу на одну из этих головокружительных скал, воскликнул: «Разите, прощелыги!» Они нанесли ему удар, и старый Дан падал, все повертываясь вокруг, вокруг и вокруг на протяжении многих миль, потому что ему надо было кружиться целых полчаса, пока он не долетел до воды, и я увидал, что его тело зацепилось за скалу, а золотая корона блестела около него.
Но вы не знаете, что они сделали с Пиши между двух сосен? Они распяли его, сэр, как покажет вам рука Пиши. Они вбили деревянные гвозди в его ноги и руки; но он не умер. Он висел там и кричал; на следующий день они его сняли и дивились, что он жив. Они сняли его, бедного, старого Пиши, который не сделал им никакого вреда — не сделал никакого…
Он закачался взад и вперед и горько заплакал, вытирая слезы остатком
— Потом они спустили его на снег и велели идти домой, и Пиши шел домой около года, прося по дорогам милостыню, и дошел почти невредимо, потому что Даниель Драво шел впереди и говорил: «Иди, Пиши. Мы сделали великое дело». Горы плясали по ночам и хотели упасть на голову Пиши, но Даниель протягивает руку и — Пиши идет, согнутый пополам. Он никогда не выпускает руку Дана, никогда не оставляет голову Дана. Они дали ее ему в дар, для напоминания о том, чтобы он не возвращался опять и, хотя корона была из чистого золота, а Пиши умирал с голода, Пиши никогда не подумал о том, чтобы ее продать. Знаете вы Драво, сэр? Знаете вы достойного уважения брата Драво? Посмотрите теперь на него!
Он начал шарить в лохмотьях около своей согнутой поясницы, вынул черный волосяной мешок, вышитый серебряными нитками, и вытряс оттуда на мой стол — высохшую, сморщенную голову Даниеля Драво! Утреннее солнце, заставившее потускнеть лампы, ударило в тяжелый золотой обруч, украшенный необделанной бирюзой, который Карнеган нежно придвинул к выдающимся височным костям.
— Теперь вы видите короля в его облачении — владыку Кафиристана с короной на голове. Бедного старого Даниеля, который некогда был монархом!
По телу моему пробежала дрожь, потому что, несмотря на ужасное обезображение, я узнал голову человека, которого встретил на Марварском скрещении поездов.
Карнеган поднялся уходить. Я пробовал удержать его, потому что он не был в состоянии идти.
— Позвольте мне захватить с собой пищи и дайте немного денег, — произнес он, еле переводя дыхание. — Я был некогда королем. Я пойду к уполномоченному депутату и попрошу его поместить меня в дом призрения бедных, пока я не выздоровею. Нет, благодарю вас, я не могу ждать, пока вы пошлете за повозкой для меня. У меня спешные частные дела — на юге, в Марваре…
Он потащился из конторы, волоча ноги, и побрел по направлению к дому уполномоченного депутата.
В полдень этого дня мне пришлось отправиться в судебные места, и я снова увидел скрюченного человека, который шел по белой, пыльной дороге со шляпой в руке и жалобно причитал дрожащим слабым голосом, на манер лондонских уличных певцов. Кругом не было ни души, и он находился очень далеко от какого бы то ни было строения, откуда его можно было слышать. А он тянул в нос, покачивая головой справа налево:
— Сын человека идет на войну Добыть золотую корону; Его кроваво-красное знамя развевается далеко — Кто хочет присоединиться к ополчению?Я не стал дальше слушать, взял несчастного калеку в свой экипаж и довез его до ближайшего миссионерства для возможно скорейшей отправки в приют. Дня через два я осведомился о нем у смотрителя приюта.
— У него определили солнечный удар. Он умер вчера рано утром, — отвечал смотритель. — Правда ли, что он в полдень оставался целые полчаса на солнце с непокрытой головой?