Человек, который убил Гитлера
Шрифт:
— Вы уже продемонстрировали способность ваших рук, — продолжал начальник с деланной улыбкой. — Что еще вы умеете?
— Что именно вам угодно?
— Вы умеете стрелять?
— Из винтовки умею.
— Вы умеете обращаться с кинжалом?
— Да, — ответил Браун, помедлив. Он не владел кинжалом, но решил, что напрактиковаться в этом — дело нетрудное.
— Очень хорошо, — кивнул головой начальник. — Мы можем найти для вас место в особом отделе Тайной службы.
— Ах вот
Начальник просиял.
— Вы, конечно, слышали о наших талантливых юношах?
— Кто о них не слышал?
— Вам очень посчастливилось, — полушепотом произнес Халлер. — Вы можете попасть в нашу маленькую группу.
И, осмотрев внимательно Брауна еще раз, с головы до ног, добавил:
— Несмотря на ваш возраст.
Браун слегка вздрогнул, что несколько удивило начальника. Он еще не разу не видел рекрута, на которого подобный разговор производил бы такое сильное впечатление.
— Я готов рисковать своей жизнью, — откликнулся Браун, — для того только, что бы быть ближе к Фюреру.
— А вам иногда придется рисковать жизнью, — важно сказал начальник. — Охранник всегда должен находиться между фюрером и теми, кто покушается на его жизнь. Покушений было уже много и, если бы его телохранитель не был достаточно быстр и ловок…
Великий Боже! Сотни людей защищают жизнь фюрера и только один действительно защищает по-настоящему его жизнь.
Начальник повернулся и снова взглянул на двери:
— Возвращайтесь назад, — резко сказал он. — И ожидайте дальнейших приказаний!
— Меня могут принять сегодня же? — с надеждой произнес Браун.
— Возможно. Мы испробуем сначала, как вы стреляете. Атам посмотрим. Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер!
Северин Браун медленно поднялся назад к себе во второй этаж.
Так вот почему он им понадобился! Потому что он убил человека.
Его поставили в разряд профессиональных убийц, из него сделали профессионала, для которого чужая жизнь не дороже булыжника.
— Хайль Гитлер!
И в Берлин его привезли именно потому, что здесь у него не было ни одной знакомой души, ни одного знакомого лица, которое как-то могло бы повлиять на него, согреть его, для того, чтобы здесь он мог убивать совершенно хладнокровно.
Это был старый нацистский трюк. Они никогда не пускали людей в те места, где им приходилось бы разрушать и грабить свои собственные дома, свои собственные родные места. Штурмовиков постоянно перебрасывали с места на место и ни один из них никогда не мог бы прочесть слова упрека в глазах бывшего сородича или соседа.
Таким образом, чувства сами собой исключались из нацистского кодекса.
Итак — его, Брауна, предназначали к тому, чтобы убивать людей.
Прекрасно: они это хотят — они это получат.
Северин Браун будет убивать.
Глава третья
Ум Северина Брауна быстро окунулся до самого дна в новую нацистскую культуру.
Погружение это было настолько глубоко и настолько резко, что не допускало и тени какой-то жалости, ужаса или стыда.
Вместо псалмов здесь слышался только ружейный треск. Вместо молитвы — были мольбы обреченных людей.
А самым главным в этой черной мессе были острые, режущие слова:
— На изготовку! Целься! Пли!
Все это началось на следующее же утро, после прибытия Брауна в казармы, где он был разбужен в пять часов утра резким стуком в железную дверь.
Он быстро оделся, как ему было приказано, натянул на себя новую черную рубашку, твердые, словно накрахмаленные штаны, блестящие сапоги.
Все это показалось ему так просто и естественно.
Вчера еще он был арестованным, который самым фактом своего существования вредил государству, сегодня — спасенным под сенью того самого темного плаща, который он так боялся и презирал.
Затем он выпрыгнул из комнаты и в течение нескольких холодных и бесстрастных минут стоял так, ожидая, пока в коридор вошла шеренга людей в таких же черных рубашках. Их было всего двенадцать человек и двое из них были такие же новички, как он сам, тихие и молчаливые.
— Ну, как дела, новичок? — сказал ему кто-то из этих людей. — Кофе еще не перелилось через край?
— Ни капельки, — быстро ответил он.
Но возможно, что это было еще впереди.
В самом деле, как можно считать убийство каким-то патриотическим праздником, когда все эти убитые могли быть старыми знакомыми людьми, говорившими на том же самом немецком языке, людьми, которые еще так недавно весело пели и смеялись на родной германской земле; людьми, которые не просили ничего, кроме права говорить и думать так, как это им захочется.
Небо было сплошь серое. Дул мокрый ветер, когда команда расселась по неизбежным «мерседесам» и отправилась к месту назначения.
Они проехали несколько миль по тихому еще городу, переехали западную границу его и оказались в предместье.
Это был Лихтерфельде; Браун слабо помнил это место.
Здесь несколько десятков лет тому назад Германия подготовляла кадры офицеров дли своей армии: кадетский корпус, существовавший в те времена, был гордостью страны.
Теперь залы корпуса давным-давно покрылись грязью, а его учебные плацы служили бойнями, на которых предавались смерти свои же германцы.