Человек-луч (илл. Г. Шевякова)
Шрифт:
— Сэр, я не буду говорить об условиях работы в этой стране, — усталым ровным голосом сказал один в старомодной черной шляпе. — Они общеизвестны… Как представитель солидной фирмы, поставлявшей различное оборудование, в том числе и для их лабораторий радиоэлектроники, я часто бывал и в Горьком, и в Майске… Мне приходилось беседовать на служебные темы с учеными и различными представителями научного городка Андрюхина. Но побывать там я не смог.
Его собеседник крепче сжал массивную ручку зонтика с изображением рычащего льва и проворчал что-то явно неодобрительное.
— Это было невозможно, сэр, — тем же ровным голосом продолжал джентльмен в старомодной шляпе; в равнодушии его тона была, однако, огромная убедительность. — Вы не забыли, конечно, что до меня шестеро
— А что толку, что вы вернулись? — проворчал другой, слегка приподнимая костяное изображение рычащего льва и с силой всаживая острие зонтика в песок.
— Я приехал не один, сэр, — пожал плечами первый. — Я доставил собаку. И до сих пор уверен, что в собаке что-то есть. Вам надо бы самому посмотреть, что там происходило, когда эта собачонка пропала! Нет, тогда она еще не досталась мне, просто ее подобрал один мальчишка. Похоже было, что пропала не собака, а внук самого Рокфеллера! Тогда я понял, что это неспроста, и решил действовать. Из лабораторий Андрюхина был уволен один молодой хулиган, пропойца, жалкое существо. Он принес мне собаку… В Ленинграде я сел на французский пароход, на рассвете в Стокгольме пересел на самолет, а к ночи самолет совершил посадку…
— Я знаю, где совершил посадку самолет! — поспешно перебил второй.
— Конечно, сэр, — равнодушно согласился первый. — Там меня ждали, вернее — ждали собаку. Впрочем, пока десятки ученых изучали маленькую таксу, ребята из бюро расследования и даже два генерала занимались мной. Они не верили ни единому моему слову, сэр. — Он помолчал. — Как, впрочем, не верите и вы…
Второй собеседник, не поднимая головы, что-то сердито проворчал.
— Но там, сэр, в Майске, говорили об этом десятки людей! — впервые в голосе равнодушного джентльмена в старомодной шляпе послышалось оживление. — Говорили, конечно, осторожно… Знаете, из тех людей, которые любят показать, что они бывают в верхах и обо всем осведомлены первые… Так вот: они болтали, прямо-таки захлебываясь от восторга, что в лабораториях Андрюхина овладели силой тяготения и могут делать любой предмет невесомым. Представляете, сэр?… Но больше всего восхищал всех опыт с этой собакой, которая была превращена в пучок света и затем снова стала обыкновенной таксой! Ведь это чудо, сэр?
— Что с вами? — брезгливо возразил собеседник. — Вы горячитесь.
— Простите, сэр, — помолчав, вновь бесстрастно продолжал первый. — Так вот: никто не желал меня слушать и не желал верить. Пока не явился человек, которого все называли просто мистер Френк.
— Осторожнее, — хмуро пробормотал его собеседник, незаметно оглядываясь по сторонам.
— Я знаю, сэр… Но главное заключается в том, что мистер Френк мне, кажется, поверил.
— Поверил в ваши россказни? — Человек с зонтиком растянул в улыбке свой собственный рот шире, чем была разинута пасть костяного льва на набалдашнике. — Поверил вам?!.
— Да, мне! — Первый понизил голос. — Могу вам сообщить, сэр, что мистер Френк не расстается с собакой. Эта черная такса постоянно при нем. Все-таки это неспроста, сэр. Мистер Френк не такой человек… В этой собаке что-то есть…
Глава девятая
ОПЫТ
Только теперь в академическом городке стало известно, какой опыт готовит академик Андрюхин… Итак, по пути, который уже проложили обезьяны и Детка, должен был проследовать первый человек, Юра Сергеев. При этом Андрюхин прямо заявил, что сейчас они готовятся лишь к репетиции, а настоящий опыт еще впереди. Репетиция заключалась в том, что Юра должен был превратиться в пучок энергии, мгновенно преодолеть расстояние в двадцать километров и снова стать самим собой. На опыт отводились ничтожные доли секунды, но подготовка к нему шла долгие годы.
Тем не менее Андрюхину и Паверману было ясно, что еще далеко не все готово.
Весь аппарат Института кибернетики был засажен за круглосуточную работу. Следовало не только уточнить ряд исходных данных, но и получить новые константы, соответствующие организму Сергеева в его нынешнем состоянии. Грубо говоря, задача сводилась к тому, чтобы точно рассчитать, как поведет себя в определенных, заданных условиях каждая молекула, каждый атом тела Сергеева, превращенный в пучок положительно и отрицательно заряженных частиц. Надо было предусмотреть реакцию частиц на различные внешние факторы, их взаимодействие в новом качественном состоянии. И самое главное — рассчитать движение их во времени и в пространстве так скрупулезно точно, чтобы в определенном месте частицы сублимировались вновь в ядра, атомы и молекулы в строгом порядке. Было совершенно очевидно, что многотысячная армия математиков, сидя за вычислениями многие столетия, не сделала бы и малейшей доли этой невероятной работы. Но электронные счетные машины, созданные гением профессора Ван Лан-ши и его сотрудников, отлично справлялись с этим титаническим трудом. В этом эксперименте наглядно проявлялись фантастические возможности кибернетики. Все эти машины в непостижимо короткие для человеческого сознания сроки решали сотни тысяч сложнейших математических задач. Поставленную перед ними задачу они могли усложнять, получать дополнительные решения, делать логические выводы, давать формулы взаимодействия миллионов частиц.
Когда Крэгс в центральной лаборатории следил за работой удивительных машин, он восхищенно заявил Андрюхину:
— Ваши Петруши великолепны… великолепны! Они не хуже моих черепах! Только не могут размножаться… Рядом с этими удивительными существами я испытываю то же, что ощутил в детстве около старинного парового молота! Ничтожна человеческая силенка перед тяжкой, страшной силой парового молота. То же и здесь. Даже гениальный человеческий мозг не сравнится с мозгом наших машин.
— И все же без нас они ничто! — весело подмигнул Андрюхин Крэгсу, хлопая по плечу безмолвного, сосредоточенного Петра Николаевича, изо рта которого непрерывным потоком шла тонкая перфорированная лента с бесконечными рядами пробитых отверстий. — Никакому Петру Николаевичу, как и вашим плодовитым черепахам, никогда не придет в голову новая — понимаете? — совершенно новая идея, как будто даже противоречащая предшествующим законам…
Институт долголетия, готовясь к историческому опыту, работал не менее напряженно. Юру положили на двадцать дней в специальную палату, за ним наблюдали десятки лучших биологов и врачей. Потом, спустя много времени, он вспоминал эти двадцать дней как напряженные и трудные в его жизни. У него было такое впечатление, что его выворачивают наизнанку. Юру кололи, просвечивали, заставляли глотать тоненькие и потолще резиновые шланги с какими-то радиоактивными бляхами на конце и без блях, брали бесконечное количество раз пробы крови, кожи, мышц, волос, оперировали, чтобы добыть образцы нервных волокон и сосудов, он должен был наполнять всякие баночки и бутылочки, через него пропускали токи различной частоты, подвергали действию каких-то лучей и только что не истолкли в порошок…
Неожиданно Юра обнаружил, что отношение к нему многих людей, причем именно тех, кого он знал и к кому питал самые хорошие чувства, в чем-то изменилось. Как-то утром, когда Юре только что сделали очередное просвечивание «на клетки», зашел Борис Миронович Паверман. Он сунул ему огромный апельсин и уселся на постели, в ногах. Заглянувшая в палату сестра тотчас велела профессору пересесть на стул и отобрала у Юры апельсин.
— О, нелепая биология! — возмутился Паверман. — Маги, чародеи!
Несколько отведя душу, он незаметно для себя принялся поедать принесенный апельсин и, не глядя на ухмылявшегося Юру, спросил:
— Ну как?
— Нормально.
— Хочешь апельсин?
— Так ведь нельзя…
— Плюнь ты на них! Они тебя вообще-то кормят?
— Какими-то отварами, настоями…
— Вот гадость, должно быть? — Паверман сморщился.
— Нет, ничего.
— Тебе все ничего… Ну, а как вообще?
— Нормально…
— Да? Слушай, ты все-таки того… Я пришел тебе сказать, что еще не поздно. Скажи, что ты передумал.