Человек не сдается
Шрифт:
Когда Петр подбежал к Маслюкову, его уже поставили на ноги, с виноватым видом отряхивали.
– Сгоряча не признали, товарищ старший батальонный комиссар! оправдывался кто-то из бойцов.
И тут на Петра вихрем налетела Люба. Она услышала, как Маслюков назвал знакомую фамилию, и, не опомнившись еще от ужаса, какой охватил ее после взрыва гранаты в щели, где лежала Аня, кинулась искать Петра. Увидела его среди солдат, растолкала их и бросилась к нему на шею.
– Петька! Петенька!..
– В эти слова она вкладывала и радость встречи, и горечь пережитого, и все то, что переполняло ее сердце. Невольно брызнули
А Петр, не успев даже осмыслить, что произошло и почему повис у него на шее этот маленький солдатик в новом обмундировании, вдруг узнал знакомый, заставивший встрепенуться сердце голос, узнал мелькнувшие перед его лицом такие родные глаза и понял, что нашел наконец Любу. Ошпаренный внезапно свалившейся радостью, вытолкнувшей из груди все другие чувства страх, который испытал в схватке с диверсантом, нечеловеческое напряжение, - он ошалело целовал Любу в глаза, в нос, в губы и шептал что-то глупое, ненужное и трогательное.
Опомнился, когда рядом уже не было Маслюкова, а от головы колонны донеслась его команда: "Приготовиться к атаке!" В это время в воздухе зашуршало и недалеко от машин ухнул, снаряд, второй... Все, кто был вокруг, кинулись к окопам. Петр тоже подтолкнул Любу к кювету, где военврач Савченко перевязывал раненого и где сидел, ожидая Петра, Морозов.
Люба и Петр не знали, о чем говорить, потому что сказать надо было очень многое. И еще не давала сосредоточиться, собраться с мыслями команда: "Приготовиться к атаке". Петру надо было уходить. И он уже сказал Любе, что после боя разыщет ее и они будут вместе.
Но только Петр поднялся, чтобы бежать в голову колонны, как увидел капитана Емельянова.
– Меня ранило!
– истерично закричал Емельянов, подбежав к Савченко и зажимая рукой окровавленное плечо.
– Вижу, товарищ красноармеец, садитесь, - ответил Савченко.
– Я капитан, - уточнил Емельянов, позабыв от страха, что на нем нет знаков различия.
– А вот этого не вижу, - сухо проговорил Савченко, глянув в его посеревшее, с трясущимися губами лицо.
– У него баки заменяют шпалы в петлицах, - пошутил младший политрук Морозов.
И только теперь Петр обратил внимание на Морозова.
– Витька! И ты здесь?
20
Оказывается, не так легко развернуть в атаку людей, растянувшихся вместе с автоколонной на несколько километров. Проще было построиться в боевой порядок тем, которые находились в голове колонны, ближе к противнику. Красноармейцам же из самых задних машин, чтобы стать в общую цепь, пришлось подаваться вправо километра на два.
Однако люди, держа локтевую связь, развертывались дружно. И тут случилось непредвиденное. Справа, километрах в двух от дороги, паслись лошади. Их заметили давно. Но никакого подозрения они не вызывали, хотя ночью с той стороны тоже кто-то стрелял по колонне. И сейчас, когда бойцы из задних машин, чтобы развернуться для атаки, поравнялись с лошадьми, во фланг им ударил пулемет. Внезапность ошеломила людей, и они, не обстрелянные, не бывшие в бою, побежали в направлении передних машин, начав свертывать цепь.
– Ложись!
– что есть мочи закричал Маринин, которого Маслюков послал на правый фланг обеспечивать атаку. Вместе с младшим политруком Марининым пошел и раненый Морозов.
– Ложись!
– передавалась по полю команда.
Красноармейцы залегли.
Маринин вырвал из рук лежавшего рядом солдата связку гранат и, прикрикнув на Морозова, чтоб лежал на месте, пополз к высотке, где метались испуганные стрельбой лошади.
"Для маскировки приколоты", - догадался Петр.
Действительно, вскоре он заметил темнеющую массу легкого танка, а на ней мигающий светлячок - вспышки выстрелов.
Лошади теперь укрывали Маринина от глаз и огня противника. Пользуясь этим, он привстал и стремительно перебежал к ним. Когда упал, ближайшая лошадь испуганно всхрапнула, метнулась в сторону и сорвалась с прикола. Петр прижался к земле и увидел фашистский танк с черным крестом на башне совсем рядом - в десяти метрах. И все так просто. А враг представлялся каким-то грозным, непонятным. И хотя Петр уже видел солдат в мундирах темно-пепельного цвета, когда с лейтенантом Баскаковым ездил на броневике в разведку, хотя сталкивался с переодетыми диверсантами, ему казалось, что все это не то и не так, как должно быть. А здесь - черный, зловещий крест на броне. Это враг настоящий, фашисты могут вот-вот заметить его, а может, уже заметили и приникли к прицелам. Но пулемет бьет в сторону, туда, где залегли наши.
Петр чувствовал, как бешено колотится его сердце, как напряглось все тело, а правая рука намертво зажала связку гранат. Одна только связка! Метнешь под гусеницу - танк будет стрелять с места, ударишь по башне гусеницы тоже для солдат страшны.
Над головой пропело несколько пуль.
"Еще свои убьют!" - кольнула неприятная мысль.
Одна лошадь вдруг вздыбилась, потом грохнулась на землю. Пуля попала ей в голову. Маринин переполз к затихшей лошади и оттуда заметил: сзади танка следы костра - две рогатки из дерева, перекладина, пепел. Рядом бачок из-под горючего.
"Дрова соляркой поливали", - догадался Петр.
Башня танка повернулась, и Петру уже не были видны вспышки пулемета. Воспользовавшись этим, он быстро подполз к самому танку. Броня мелко дрожала от неугомонного клекота пулемета. Поднял бачок, взболтнул.
"Хватит фашистов напоить". Торопливо снял сапог, сдернул с ноги портянку и надел сапог на босу ногу. Все это делал будто во сне, еле сдерживая озноб, в котором билось его тело. Было страшно. Очень страшно!.. Но танк стрелял, а там гибли люди... Портянку обильно полил горючим, а остальное выплеснул на щели в броне - жалюзи, под которыми находился мотор. Сверху положил портянку и зажег спичку. Как взрыв, вспыхнуло пламя.
Маринин отбежал от горящего танка и с ожесточением метнул в башню, в открывшийся люк, связку гранат.
На востоке все больше разливался багрянец, загорались кромки облаков, расступались сумерки.
– В атаку, вперед!
– пронеслась команда.
– В атаку-у!..
– повторил Петр Маринин, вскакивая с земли. Вскоре он уже был рядом с Морозовым, впереди цепи.
После того как поджег немецкий танк, он был переполнен чувством, похожим на озорство и злобную радость. Ему казалось, что с ним теперь ничего не случится, что самое главное, трудное, опасное он уже сделал и новые трудности нипочем. Что-то подобное испытывает только что побывавший в проруби человек, и второй раз ему уже не так страшно окунаться в ледяную воду.