Человек-пистолет
Шрифт:
Затем Сергей Павлович кивнул Петровичу, и они куда-то ушли (забрав с собой мой паспорт и историю болезни), а я остался и с невольной опаской стал коситься на сумасшедших, один из которых тут же приблизился и молча сел рядом. У него было лицо вполне нормального человека, но от этого мне сделалось как-то особенно не по себе: казалось, он вот-вот выкинет что-то исключительно безумное… Однако сумасшедший всего лишь вежливо и даже неуверенно попросил закурить. Я протянул ему сигареты; он хотел вытащить одну, но я сказал, чтобы он забирал всю пачку.
— Вам еще самому пригодятся… Здесь с сигаретами не очень… —
— Ничего, берите! — настаивал я. — Мне не понадобятся. Я же сюда только с профессором побеседовать — и домой…
Но он, окинув меня странным взглядом, все-таки взял лишь одну штуку и, поблагодарив, отошел.
— Чудак вы! — крикнул я ему вслед. — Я же только с профессором побеседовать…
Более получаса я томился на больничной скамье, нетерпеливо озираясь вокруг, ожидая, что меня вот-вот пригласят на беседу к профессору. Несколько раз показывались какие-то медработники и исчезали, не проявляя никакого интереса к моей персоне. Меня начали одолевать нехорошие предчувствия. Из радиотранслятора в глубине коридора звучал Тихон Хренников.
Наконец появился медбрат Петрович и поманил меня пальцем.
— Айда, — сказал он. — Пойдем со мной.
Обрадованный, я вскочил и последовал за ним. Мы пришли в небольшую комнату тина кладовки, де какая-то тетя Маня перебирала узлы с бельем. Окинув меня хозяйским глазом, она сунула мне в руки больничную пижаму и халат, а под нош бросила безразмерные больничные тапки.
— Что такое?! — возмутился я, с отвращением отталкивая от себя это тряпье.
— Все свеженькое, чистенькое, сынок! — заверила меня тетя Маня. — Только что из дезинфекционно-прачечного пункта…
— Вы что — не слышали? — повернулся я к Петровичу. — Меня для беседы с профессором пригласили! И Сергей Палыч сказал…
— Сергей Палыч сказал! — передразнил меня тот. — Ты давай переодевайся по-быстрому, а тогда беседуй хоть с профессором, хоть с Господом Богом!
— Ты что, старик, ты давай веди меня к профессору! — занервничал я.
— Раз уж попал сюда, — мрачно проворчал медбрат, — делай что говорят, а не то… — Он угрожающе засопел и привычно показал кулачище.
— Переодевайся, сынок, не буянь! — подтвердила тетя Маня. — У нас должон порядок быть!
— К черту! — сказал я и, оттолкнув медбрата, быстро пошел обратно в отделение.
— Ну, сука, ты дождешься, — пообещал Петрович, поспешая вслед за мной. — Попадешь в отсек!
Серей Павлович уже сидел за столом и встретил нас удивленным взглядом.
— Сергей Палыч, я требую, чтобы меня отвели к профессору Копсевичу, как было обещано, — заявил я.
— Переодеваться не желает, сквернословит, толкается! — начал ябедничать Петрович. — Такой беспокойный пациент!
— В чем дело? — строго спросил меня Сергей Павлович.
— Я требую профессора!
— Что шумите, с ума сошли? Какой сейчас профессор? Вы мне так всех больных переполошите. Полчаса до отбоя осталось. Мы с вами так договоримся: вы сейчас переоденетесь и ляжете бай-бай, а завтра во всем разберемся, какой вам профессор нужен, зачем профессор…
— Профессор Копсевич! Светило и величина! Вы обещали!
— Обещал — не обещал… Вы лучше ложитесь спокойно спать. Утро вечера мудренее. Не заставляйте думать о вас хуже, чем вы есть.
— Вот с места не сойду, пока профессора не приведете!
— Чудак, ей-богу! Все профессора уже давно спят. И вам пора спать. Прошу настоятельно не шуметь…
— А вот я буду шуметь! — разозлился я.
Тут Сергей Павлович сделал глазами какой-то едва уловимый знак Петровичу, стоящему у меня за спиной, и тот крепко схватил меня за руки и рывком сбил на колени. В ту же секунду Сергей Павлович выскочил из-за стола и борцовским «замком» сцепил руки на моей шее, да так жестко, что, кажется, хрустнули шейные позвонки.
— В отсек! — скомандовал он, и они поволокли меня по коридору.
В считанные мгновения они доставили меня этажом ниже. Не ослабляя захвата одной рукой, Сергей Павлович вытащил другой ключи и отпер еще какую-то дверь. Потом они повалили меня на скамью, и, бог весть откуда взявшаяся медсестра всадила в меня шприц. Маленький и круглый человечек, оказавшийся рядом, приветливо заулыбался и громко замяукал.
— Брысь! — прикрикнул на него Петрович, и тот послушно исчез.
— Отпусти, гадюка! — прохрипел я Сергею Павловичу. — Голову оторвешь!
— Успокоились? — поинтересовался он, отпуская меня, — Ну смотрите! А то свяжем… Покажите ему его койку, — кивнул он Петровичу.
Медбрат взял меня за локоть, чтобы отвести в палату, но я презрительно отбросил его руку, заявив, что не намерен спать в их учреждении, хотя бы они мне еще сто уколов засадили, и что они еще ответят за свои действия. С этими словами, оставшись сидеть, я отвернулся с видом оскорбленного человеческого достоинства. Просто до слез было обидно от сознания своего бессилия перед ними.
— Пусть сидит, — сказал Сергей Павлович медбрату. — Хоть всю ночь… А захочет спать, покажешь где…
И меня оставили в покое. Сергей Павлович и медсестра ушли обратно на второй этаж, заперев за собой дверь, а Петрович отправился в палату, чтобы, очевидно, подтянуть узлы на ремнях, которыми были прикручены к койкам буйные.
Помятый, униженный, с легким головокружением (вероятно, после их проклятого укола), я смог наконец осмотреться в помещении отсека — так именовалось отделение для особо беспокойных пациентов. В голове не укладывалось, что какой-нибудь час назад я пришел домой с намерением попить кофейку, а теперь сижу здесь; все это выглядело настолько неправдоподобно и вдобавок так ненавистно и невыносимо подло, что мне снова стало казаться, что я никак не могу очнуться от очередного тяжелого сна. В конце небольшого коридора, где я был оставлен сидеть на скамье, имелось окно, намертво заделанное мелкой металлический сеткой, сквозь которую просвечивал один лишь уличный фонарь. Направо была дверь в уборную, из которой крепко тянуло смрадом. Налево — палата… Из этой палаты, куда вошел Петрович, слышались изможденный, бессмысленные вопли. «Это бредит Ком!» — вдруг подумал я с замершим сердцем, но тут же оборвал себя: «Что за чушь лезет в голову! Ком лежит совсем в другой больнице! Откуда ему здесь взяться?!» Я прекрасно понимал всю нелепость пришедшей мне в голову фантазии, но избавиться от нее никак не мог… Постепенно чередования сомнения и уверенности так замучили меня, что, в конце концов, не выдержав, я вскочил со скамьи и вошел в палату, откуда исходили вопли.