Человек-пистолет
Шрифт:
— Это ты мне все время звонил? — заорал я ему в ухо. — Это ты спрашивал — «Как поживаешь, Антон?» Отвечай, или я вобью эту штуку тебе в пасть! — Я пригрозил гарпуном. — Говори, что ты задумал! Ты понимаешь, что это не шутки? О чем ты еще говорил с Комом? Что ты задумал, а?..
Он закрыл глаз и повалился обратно на матрац. Я отложил ружье и сначала слабо, а затем все сильнее стал лупить его ладонью по щекам. Сначала мне казалось, что я делаю это как бы несерьезно, но потом с удивлением обнаружил, что вошел в раж и со странным удовольствием луплю его со всей силы наотмашь, так что начинает ломить ладонь. Валерий жалобно замычал и пополз в угол, ничего не соображающий и беспомощный. С большим трудом я остановил себя и, опустившись на матрац, отдышался… Лотом растопил печку.
В печке трещал огонь. Валерий, пьяный, спал на матраце. Я сидел рядом.
— Ты способен соображать? — спросил я.
— Я — в порядке, — пьяно ухмыльнулся он. — Ну, а ты как поживаешь, Антон? — проворковал он тем самым гадким голосом.
Я брезгливо оттолкнул его и, вскочив, снова навел на него ружье. Он продолжал отвратительно ухмыляться, но я так и не смог в него выстрелить… Наухмылявшись вдоволь, он снова растянулся на матраце. Мой палец отказывался нажать на спусковой крючок.
— Я бы еще поспал, старик, если ты не возражаешь, — попросил Валерий, устраиваясь поудобнее.
— Да-да, ты поспи… — согласился я и, опустив ружье, стал медленно отступать. — Ты поспи…
— Анто-он! — окликнул он меня ехидным шепотом. — Я уже сплю…
«Ладно, пусть они сойдутся без меня», — подумал я.
«Без меня!» — прозвучало у меня в голове как сигнал трубы.
С ружьем для подводной охоты в руках я крадучись выбрался из дома, взглянул по сторонам и поспешил по направлению к лесу. Я пустился прямо по ребристым напластованиям снега, укрывавшим огороды, мимо сараев, дачных домиков и будочек-уборных, перелезая через бесчисленные заборы, шарахаясь от каждого деревца или куста, иногда останавливаясь, чтобы оглянуться и прислушаться, а затем еще прибавлял… Даже забравшись глубоко в лес, я не мог остановить бег. Мне мерещилась погоня. Даже не конкретно Ком или Валерий, а что-то неопределенное угрожающее и мистическое, готовое навалиться на меня со всех сторон — задавить, смять, перемолоть в своих страшных жерновах. Сколько это продолжалось, я не мог сказать. Я метался среди черных деревьев, спотыкался о поваленные, занесенные снегом стволы, слышал свое хриплее дыхание и видел то тут, то там в пространстве зияющие, рваные, черные порезы, из которых струился серебристый, холодноватый пар. Вдруг перспектива исказилась, и меня потащило под уклон. Я пытался хвататься свободной рукой за стебли, но не удержался на кромке и побежал по вогнутой, с переменной кривизной поверхности, балансируя ружьем как противовесом. Гарпун сорвался с фиксатора и со звоном ушел из ствола в пространство. Моя нога ступила на твердую поверхность, которая в следующее же мгновение сухо хрустнула, словно надламливаемый крекер, и я начал проваливаться… Потом стало тихо. Я стоял по колено в черной воде, в лесном ручье. Я ощущал течение воды и чувствовал, как быстро промокают штаны, как ледяная вода заливает сапоги… Потом я вылез из ручья и двинулся дальше. Теперь я двигался гораздо спокойнее, почти механически. Некоторое время я нес разряженное ружье, а затем выбросил его в снег. Я шел долго и совершенно не чувствовал холода в мокрых ногах. Я шел до тех пор, пока от усталости не стал то и дело падать на колени. Тут я вспомнил, что у меня есть сигареты и, усевшись на поваленный ствол, закурил. Рядом, была большая куча валежника, которую я сначала принял за куст. Дальнейшее движение потеряло смысл. Я неторопливо и методично разложил и развел костер и, сняв сапоги и носки, надел их на палки и придвинул к огню для просушки… Когда начало светать, я смог надеть сухие и горячие носки, а затем подсохшие, разогретые сапоги, и задремал около костра, привалившись спиной к сосне… Несколько раз я просыпался, подбрасывал в костер хворосту и, выкурив сигарету, снова засыпал, несмотря на то что давно уже наступило утро.
Когда я сжег весь хворост и выкурил все сигареты, было за полдень… А еще часа через два я отыскал по чьей-то запуганной лыжне железнодорожную станцию и вернулся в Москву.
Теперь мне нужно было сделать над собой последнее усилие: попасть домой и там дождаться «Нового года». Повсюду было очень многолюдно, как всегда в конце рабочего дня. Около дома я даже помог соседке по этажу поднять детскую коляску к лифту…
Войдя в квартиру, я на всякий случай заглянул за портьеры, на балкон, а также во все возможные углы. После чего я забрался в постель… Да, это тоже очень напоминало детство, когда до наступления Нового года (правда, настоящего) оставалась всего одна ночь, мальчик с радостью закрывал глаза и отдавался сну, хорошо зная по опыту, что во сне не существует понятия времени. Что нужно лишь заснуть и — как один миг — проснуться в новом, желанном дне, перескочив через ночь, проснуться, вскочить с постели и обнаружить под елкой подарки…
Я закрыл глаза, а когда открыл, то уже въехал в субботу.
Это был первый, по-настоящему весенний день. Солнце сияло как сумасшедшее. Талая вода с крыши так и хлестала по карнизу, разлетаясь сверкающими брызгами. Отчаянной голубизны небо открылось в совершенной, идеальной чистоте… Еще прижавшись щекой к подушке, я исполнился уверенностью, что все прошло и можно вздохнуть свободно.
От окна, блестевшего свежевымытыми стеклами, я перевел взгляд на внутренность комнаты, любовно убранной и уютной. Я приподнялся и взял со стола записку Лоры, которую не заметил вчера. Как хорошо! Я с удовольствием прочитал:
«Я — В СОКОЛЬНИКАХ. ЕСЛИ ПОНАДОБЛЮСЬ, ПРИЕЗЖАЙ!»
Приняв душ, тщательно выбрившись и надев все чистое, я вышел из дома с ощущением праздника. Прежде чем отправиться в Сокольники за женой, я поехал на Арбат, закупил в кулинарии «Праги» по полному списку: утку фаршированную, ветчинные виточки, осетрину, запеченную в тесте, яйца с красной и черной икрой, филе индейки во фруктовом желе, пражские колбаски, слоеный сыр, мясное ассорти с маслинами, а на сладкое пирожные и облитый шоколадной глазурью пражский торт. Кроме того, тут же на Арбате я купил две бутылки шампанского и букет гвоздик… В двенадцать часов дня с мелодией «LOVE ME DO» в голове я прибыл в Сокольники.
Я застал всех чрезвычайно озабоченными.
— Что случилось? — спросил я жену, целуя ее.
— Только что позвонили, — ответила та, целуя меня. — Оказывается, у нас дача сгорела…
— Как сгорела?
— А вот сейчас как раз и собираемся поехать посмотреть.
— Откуда это известно
— Сосед звонил. Они сегодня отправились туда лыжный сезон закрывать… Говорит, совсем сгорела.
— Черт…
— Она застрахована, конечно… Но все равно приятного мало.
Я рассеянно мялся со своими покупками. Лора взяла у меня из рук цветы и коробки. Ее улыбка говорила о том, что, несмотря на чрезвычайное происшествие, она искренне рада моему приезду.
— Очень кстати, — кивнула она на коробки с закусками. — Мы как раз еще не завтракали и возьмем все это с собой в дорогу. Это нас может утешит.
Вместе со всеми я сел в машину, и мы отправились на дачу. По дороге мы действительно с аппетитом закусили. Игорь Евгеньевич жевал прямо за рулем. Но с шампанским решили подождать…
На месте дома чернело пепелище. В радиусе нескольких метров снег совершенно растаял и земля оголилась. Среди остывших головешек в границах рассыпавшегося фундамента выделялся лишь черный параллелепипед завалившейся набок печки с уродливо-горбатым отростком — частью трубы, утопающей в толстом слое золы… Несколько флегматичных дачников с интересом наблюдали, как мы вылезаем из машины.
Подошел какой-то мальчик и принялся ковырять палочкой в пепелище. Смотреть было не на что. Солнце припекало. Кажется, ожидались представители пожарной инспекции и милиции. Соседи приблизились к Игорю Евгеньевичу, и постепенно завязалось сочувственное, но малосодержательное обсуждение происшествия.