Человек с горящим сердцем
Шрифт:
* * *
Покидая квартиру Мины, Федор не забыл о конспирации. Осторожно высунулся из подъезда и оглядел всю улицу.
Легкий морозец выбелил инеем тротуар, но воздух уже дышал близкой весной. И хотя на крышах висели сосульки, небо совсем не походило на зимнее.
Улица пустынна. В эти ранние часы зимнего утра крепко спят самые бдительные шпики. И полиция отсиживается в тепле.
Но когда Федор ступил с крыльца на улицу, ему показалось, что в окне бельэтажа колыхнулась занавеска, а за ней мелькнуло чье-то лицо.
Он
На Корсиковскую Федор Сергеев добрался к четырем утра. Скоро натужно загудит «отец» — паровозостроительный, за ним послушно и остальные заводы. Но вздремнуть еще можно.
Товарищи-коммунары крепко спали. Шестеро на трех кроватях— валетом, двое на полу на убогих тюфячках. Уж так заведено: тот, кто приходит последним, устраивается на полу.
Федор снова обвел глазами квартирантов. Эге, «чужачков» приблудилось! Это бывает... Свежее пополнение. А кого еще нет? Володьки Кожемякина. Да ведь он нынче по городу с Прошей Зарывайко листовки клеит!
И ужин оставили — гречневую кашу, а к ней соленый огурец. Позаботились ребята о своем товарище. С такими с голоду не пропадешь!
Покончив наскоро с едой, Федор присмотрел местечко на полу между Сашей Васильевым и Федей Табачниковым. Прицелился и бросил туда свой латаный кожушок. Выгодно спать в самой середке — тепло!
И он упал на свою овчинку как подкошенный.
«ТЬФУ, АНТИХРИСТЫ!»
Вечер испортил околоточный. Он ввалился в комнатушку коммунаров на Корсиковской совсем неожиданно. Но Федор, словно не слыша бряцанья шашки, продолжал читать:
«...ученики псковской семинарии предали погребению пса и крестили кошку. Там же, знакомя своих питомцев с правилами богослужения, ректор завел весь класс в алтарь. Семинаристы, помня завет Христа: «друг друга тяготы носите», разделились. Одни легли спать на ризах, а другие спинами заслонили товарищей от взора ректора».
Городовой побагровел и зычно гаркнул:
— Встать, нахалюги! Какую мерзость читаете?
Все, кроме Федора, нехотя поднялись. Он с наигранной печалью пояснил:
— Ноги у меня хворые, ваше благородие... А читаем «Южный край». Газетка харьковская, вполне благонамеренная. Новости презанятные! К примеру: «В Сербии до сих пор не схвачены убийцы короля Александра и его венценосной супруги Драги». Куда глядит ихняя полиция? Наша враз бы навела порядок! Орлы!
Околоточный хотел перебить чтеца, но тот продолжал:
— А в Париже и вовсе удивительное: «Французский палач Дейблер подал в суд на профессора Ферри. Тот обозвал мастера гильотины «озверевшим субъектом», и палач возмутился: «Меня грубо оскорбляют! Я не сторонник казни, но каждому нужно чем-то жить? Я, как и все чиновники, заслуживаю уважения, а меня поносят. И за что? За аккуратное исполнение обязанностей». — Невинно глядя на околоточного, Федор добавил:—Безобразие! У нас бы не позволили оскорблять палачей...
Полицейский вырвал из рук Федора газету.
— Ты что мелешь, говорун? Покажи-ка паспорт! А что, кроме газет, изволите читать?
— Стихи господина Некрасова, сказки —
Возвращая паспорт, околоточный горделиво заметил:
— Достичь дано не каждому. Бывает, много учен, да недосечен! Лучше бы вы, охламоны чумазые, водкой баловались, а не книжками. — И он протянул руку к Александру Корнееву. — Давай свой вид. Тоже грамотей?
Вручив документ, Сашка Рыжий и вовсе дурачком прикинулся:
— Не-е... Куда мне читать да писать! Я этих черных буковок не разумею. Ем только пряники писаные и одно молюсь: «Пророк Наум, наставь мя грешного на ум...» Поможет, ваше благородие? Уж так хоцца!
Парни давились смехом, а унтер, пробуя странички паспорта на язык (если с кислинкой — поддельный), снисходительно молвил:
— А ты, рыжий-красный, за образованностью не больно гонись. Самые-то разумники в тюрьмах гниют да по Владимирке столбы верстовые считают.
— Спасибо за совет, ваше благородие! — воскликнул Сергеев. — Уж так сгодится нашему Петру Спесивцеву. Он давно без работы и не знал, что мог знаниями обогатиться в остроге! Верно — школа бесплатная, харчи казенные.
— Но-но, Тимофеев! — одернул его полицейский. — Не очень чеши своим долгим языком. И что ты за гусь, не пойму!
— Известно, лапчатый. Вода с такого запросто скатывается...
— Я тебя не водой, а вот чем проучу! — показал околоточный свой кулак невероятных размеров, словно специально созданный для мордобития. — Далеко от меня не уплывешь на своих красных лапках.
Ой как не нравилась околоточному эта с виду тихая компания! Ни выпивок, ни веселого разгула с драками, как подобает мастеровым. Только песни поют, да и то непонятные. Правда, однажды сам слышал, как славили патриотическим гимном царя. Кто же они?
«Славили»... Дозорные заранее упредили коммунаров о приближении околоточного к домику, и парни дружно грянули песню, которую сочинил на мотив гимна кочегар Степа Россохатский.
Славься, ты славься. Наш царь Николай, Чертом нам данный Наш царь-государь. Палач беспощадный, Утонешь в крови, И род твой Романов Тебе не спасти...Слов этих околоточный хорошо не расслышал — только мотив, но чуял неладное. Уж очень дерзкие парни! С каждым беседовал, завлекал посулами. Но никто не сказал ничего худого о товарищах. Самый ловкий из них, конечно, Тимофеев... Как прописался на Корсиковке — словно подменили рабочих парней. Глянешь на этого Артемия — по всему фабричный, а заговорит — так и прет из него студент. Сегодня же надо доложить частному приставу!
Городовой удалился, а Федор посуровел.
— Жаль, други мои, а вижу — надо мне убираться отсюда, и не медленно. Не зря фараон зачастил, щупает нас. За себя здесь оставлю Сашу Рыжего.