Человек с горящим сердцем
Шрифт:
— Вильгельмина... А проще —Мина. Вы, конечно, Артем? Нас предупредили.
— Да, это я.
Хозяйка вкратце рассказала о харьковском подполье. В городском комитете есть группа сторонников Ленина: статистик Борис Авилов, он же «Пал Палыч». К сожалению, недавно арестован. На свободе — учитель Григорий Мерцалов. Дора Двойрес и студент Михаил Доброхотов. Конечно, есть большевики и среди рабочих...
— Да! — вдруг вспомнила Мина. — Вами интересуется товарищ Мечникова. Она тоже прислана в помощь нам из Москвы. Знаете ее?
—
На Епархиальной, семьдесят три. У Александры Валерьяновны часто собирается наш актив. Но социал-демократическим подпольем заправляет меньшевистский комитет. Мы очень надеемся на вас...
— Значит, эти раскольники-болтуны еще в силе?
— К сожалению. Мы... — Она прислушалась к детскому плачу за дверью. — Извините, Артем! Что-то мой Сержик раскапризничался.
К Шурочке поздний гость ворвался буйным ветром. Прямо с порога закружил девушку в танце. Огромный, плечистый, чуточку неуклюжий. Мечникова смущенно высвободилась из объятий гостя.
— Ну, Шурок, убежден — самодержавию крышка. Что делается на Руси! Питерское побоище, волна забастовок и поражения в Маньчжурии... Обстановка ясная. Давай бумагу — буду листовку сочинять.
— Медведь! Ну чем не медведь? — вздохнула Мечникова. — Нет чтобы прежде поздороваться — два года не виделись. Мама очень беспокоилась...
Федор слушал ее рассеянно, нетерпеливо ерошил свои волосы.
— Ладно, Шурок, — сажусь за листовку! Понимаешь, какие замечательные дни наступают? Нельзя терять и минуты.
— Где уж мне понять! Вот перо... На пожар, что ли, спешишь?
— Да, на пожар революции.
Сперва подкрепись. Ведь голоден, знаю. И с комитетом бы сперва познакомился...
— Потом, потом!
Листовку написал за один присест.
Товарищи! Рабочие Питера поднялись на борьбу с царизмом,
и мы обязаны ее поддержать. Призыв их — «смерть или свобода» — отдается грозным эхом в самых дальних углах России. Революция разрастается, пора действовать! Царь дал нам наглядный урок...
Поставив точку, Федор потребовал:
— Ну, Шурок, вытаскивай гектограф! Оттиснем хотя бы сотню прокламаций, я потащу их утром на заводы.
— Держать на «чистой» квартире станок? — возмутилась Мечникова.— Оставь текст. Утром передам его «техникам», а листовки будут завтра к вечеру. Густой бас паровозостроительного — «отца» харьковских заводов—застал Сергеева в проходной. Шутка, острое словцо, табачок на папиросу — и Федор уже за воротами, в потоке рабочих, бредущих к своим цехам. В какой же из них податься? Надо устроиться на работу. Так удобнее подпольщику: будешь знать нужды пролетариата, его настроения, так проще вести революционную деятельность.
Грохочущий, до адской черноты задымленный кузнечный цех.
Тяжко ухая, молоты сотрясают кирпичные стены и пол. Под их ударами с поковок отслаивается окалина, веером разлетаются искры. Из огненно-белой железина становится красной, потом вишневой. И снова ее суют в горн или печь.
Кузнечное дело знакомо Федору — приходилось помогать сельским ковалям. Но здесь не подковы гнуть, не лемеши наваривать. Здесь кованцы в десятки пудов.
Долго любовался громадиной, грозно опускающей тяжелый молот на вязкий металл.
Раз и — раз! Раз и — раз! Силища...
Надо с чего-то начать. И Сергеев, хотя его никто не просил об этом, уже помогает чернорабочему сдвинуть вагонетку с деталями, закатить ее в соседний цех.
Паровозосборный. Под его просторной крышей рыжеют неуклюжие туши котлов. Вот мостовой кран поднял один, потащил его в конец цеха и там бережно опустил на раму с тележками. А рядом такой же котел на колесах. На него ставят будку, прилаживают арматуру. У ворот цеха готовый нарядный паровоз поблескивает черным лаком, веселит глаз красными колесами.
Вторую вагонетку Федор выкатил уже один. Чернорабочий отлучился, и мастер прикрикнул на «новичка»:
— Чего, деревня, рот разинул? Доставь кованцы строгальщикам, да единым мигом, а не то... зубы посчитаю.
— Смотри, городской, как бы я тебе не дал сдачи, — огрызнулся Федор. Кажется, его приняли за чернорабочего? Тем лучше.
Опешив от дерзкого ответа, мастер плюнул вслед озорнику, а парни-молотобойцы одобрительно загоготали:
— Получил Попелло сдачи? Налетел топор на сук...
Федор вернулся в цех, и кузнецы стали его подзывать:
— А ну, молодой, подвези-ка к горну тачку уголька!
— Прибери шлак, подмети окалину у наковальни.
В свободные минуты Федор стоял у большого парового молота. Тут работал кузнец Егор Щербаков, а по-цеховому просто «Щербак».Таких рослых и толстых рабочих Сергеев сроду не видывал. Дирекция платила этому искуснику пять рублей в день, дала казенную квартиру. «Аристократ... — подумал Федор. — Такого на забастовку не подбить».
Щербаков играючи управлялся с раскаленным, подвешенным на цепи дышлом, в котором было пудов тридцать. Ухватив заготовку длинными клещами, кузнец ворочал ею под ухающим молотом, словно шпагой, и только покрикивал помощнику, — тот регулировал Удары:
— Гэп, гэп!..
Басовитые «гэп» имели разные интонации, но помощник отлично в них разбирался. Обработав под молотом дышло, Егор Щербаков произносил последнее «гэ-эп!». Это означало конец ковки. Затем кузнец откупоривал бутылку пива и тут же залпом ее выпивал.