Человек с Луны
Шрифт:
Неожиданно раздавшийся возглас "Макрай!" убедил меня, что нашелся один из туземцев, узнавший меня. Между людьми на пирогах завязался оживленный разговор, в котором мое имя часто слышалось. Результатом разговора было то, что туземцы один за другим влезли на трап, а затем на палубу. Все они окружили меня, протягивая руки, гладя по плечу и спине и т. д., повторяя мое имя с прибавлением «уян», «ян» (хорошо, хороший) и «кавас», «кавас» (друг, друг). Особенно суетился туземец, который первый узнал меня. Это был небольшой человек лет 40 с очень подвижною и хитрою физиономией; его звали Кохем, что он мне сам объявил, ударяя себя по груди. Он убеждал меня сейчас же съехать на берег и, нагнув голову на бок и приложив руку к щеке, показывал, чтобы я отправился ночевать в деревню. При помощи небольшого лексикона диалекта этого островка, составленного мною еще в 1877 г., мне удалось объяснить Кохему и его товарищам, что капитан пришел сюда за «бечтема», как они называют трепанг, за «поэсю» (жемчужными раковинами), за «писпонем» (черепахой) и что если всего этого найдется много, то «роль» (судно вообще) останется здесь долго и что им будут даны большие и маленькие
Уверения туземцев, что всего много — и трепанга, и перламутра, очень понравились шкиперу, который просил меня сказать туземцам, чтобы на другой же день с раннего утра они стали привозить трепанг и жемчужные раковины на шхуну. Покончив эти переговоры, я съехал с Кохемом и другими туземцами на берег и был встречен толпой мальчиков и девочек, которые все кричали: кто кричал «Макрай», кто — «уян», кто протягивал уже руку и орал "буаяб!", "буаяб!" (бисер, бисер!). На берегу я узнал действительно несколько туземцев, с которыми часто был в сношениях в 1877 г.
Я отправился по знакомой тропинке вдоль берега и осмотрел всю деревню, которая показалась мне на этот раз меньше, чем при первом моем посещении в 1877 г. И людей как-то показалось мне меньше. Сев у одного из «ум-камаль» (общественная хижина для мужчин) и указав жестом своей немалочисленной свите также присесть, я достал опять свою записную книгу 1877 г. и стал читать громко записанные в ней имена жителей деревни. Эффект был изумительный, все вскочили и стали орать: "Макрай, уян! уян! уян!" Когда они поуспокоились, я снова стал называть имена; некоторые отзывались, но некоторые отвечали «римат» (умер), иногда прибавляли «салаяну» (неприятель), что означало, вероятно, что человек был убит неприятелями. При некоторых именах окружавшие меня туземцы прибавляли имя какой-нибудь деревни, что означало, вероятно, что названный субъект ушел туда-то. Одним словом, туземцы скоро почувствовали, что нашли во мне старого знакомого, который немного понимает их, интересуется ими и не думает причинять им какой-либо, вред или обмануть их при торге, которым, как они скоро убедились, я не занимался. Я роздал взятый с собою бисер женщинам и детям; каждая или каждый подходили ко мне с листиком с ближайшего куста, на который я отсыпал понемногу буаяб, находившийся у меня в небольшой склянке. Физиономию, украшения, одежду подходящего я внимательно осматривал, а затем записывал его имя, прибавляя для памяти какую-нибудь особенность физиономии или телосложения, чтобы потом узнать его. Тем из детей, которых физиономии, расторопность или услужливость мне более нравились, я повязывал поверх обыкновенно носимого туземцами выше локтя плетеного браслета по ленточке красной материн, которою дети остались очень довольны и которая стала предметом зависти остальных.
Солнце уже зашло и начало темнеть, когда я вернулся на шхуну.
22 а в г у с т а. С самого рассвета торг с туземцами на шхуне начался. Когда часам к 6 я вышел на палубу, то увидел кучи трепанга разного рода, а также груды жемчужных раковин, которые туземцы в это утро уже успели собрать на рифах. Была низкая вода, и рифы чернели на далеком расстоянии в море, на них копошились женщины и дети, собирая моллюсков и маленьких рыбок для собственного стола. Мужчины в пирогах переезжали от рифа к шхуне, сдавая свой груз и получая взамен «самель» (обручное железо). Картина была оживленная и интересная. Я остался на палубе и следил за окружающим. Некоторые более ленивые туземцы или такие, за которых работали их жены или сыновья, выехали в пирогах, наполненных разными вещами, предлагая их купить. На пирогах этих можно было видеть разного рода копья, большие «пуенкай» (деревянные блюда), сети для ловли рыб, глиняные горшки, так называемые «кур» (непромокаемые корзины), разного рода украшения, носимые туземцами, и т. п. Я обратил особенное внимание на горшки, которые были тщательно сделаны и орнаментованы; все они, хотя и разной величины, сводятся к двум формам: одни с одним отверстием и с немногими украшениями — для варки, другие с двумя отверстиями и с орнаментом вокруг них — для пресной воды. Обе формы имели круглое дно. Я приобрел один с двумя отверстиями. Орнамент состоял из рядов продолговатых выемок (сделанных, вероятно, небольшою заостренной палочкой), расположенных совершенно таким же образом, как татуировка женщин. Туземец, у которого я купил горшок, объяснил мне, что горшки делаются женщинами на большом острове, что в одно отверстие вливают воду, а через другое наливают воду в рот. Другая вещица, замеченная мною, был кинжал с двумя лезвиями, сделанными из игл большого ската. Иглы эти, очень острые, снабженные по краям в виде пилы загнутыми вниз острыми придатками, представляют при своей ломкости очень опасное оружие. Всаженные в незащищенное одеждой тело туземца и почти всегда ломаясь в ране, они могут причинить почти неминуемую смерть раненому. Деревянная ручка этого кинжала представляла примитивно вырезанную человеческую фигуру.
Кучи трепанга между тем росли на палубе, и шкипер В. потирал себе руки, так как большая часть привезенного трепанга оказалась очень хорошего качества; тонна такого трепанга китайцами… оплачивается более чем 100 фунтами стерлингов. Шкипер платил за трепанг здесь кусками обручного железа. Он сказал мне, что сегодня еще приступит к сооружению "smoke house" (коптилки) на палубе и что не уйдет отсюда, не выловив весь трепанг на рифах кругом. Позавтракав и взяв с собою койку и записную книгу, я отправился на берег. От крика и шума на шхуне у меня разболелась голова, так что, съехав на берег и выбрав подходящее большое дерево, недалеко от хижин туземцев, я был очень рад подвесить свою койку и, растянувшись на ней, отдохнуть.
Как только я вышел на берег, ко мне навстречу прибежали трое из отмеченных мною вчера вечером красными ленточками
Сперва я обратил внимание на жилища туземцев. На о. Андра хижины расположены иным образом, чем на южном берегу большого острова и в деревнях на холмах северного берега. Они не стоят вокруг площадок, как там, а тянутся по сторонам тропинки, идущей параллельно песчаному берегу моря, стоя иногда одиноко у тропинки, иногда группами по три или четыре. Около дерева, под которым была подвешена моя койка, находилось пять хижин, из которых одна представляла так называемый здесь ум-камаль, или просто камаль, т. е. большую хижину, где мужчины проводят свободное время, едят, принимают гостей и т. п. Камаль служит также спальней для неженатых мужчин и для ночевок посетителей из других деревень*. Размеры смеренного камаля: 9 м длины, 5 м ширины и почти 6 м высоты. Остальные хижины, называемые просто «ум», были семейные хижины. Последние обыкновенно немного меньше, но гораздо ниже (не более 3 м высоты). Семейные хижины имели четырехугольную форму с небольшим двориком, так называемым сарри, обнесенным высокою изгородью перед входом. Кроме высоких нар, на которые садятся мужчины во время еды, на двориках находится очаг, состоящий из трех специально для этой цели выбранных камней, между, которыми разводится огонь и ставятся горшки. Дворики, главным образом, устроены для того, чтобы избегнуть при домашней работе, еде, отдыхе и т. п. назойливости свиней, которых немало бегает в деревне. Крыши обоего рода хижин спускаются чуть не до земли, так что боковых стен почти не видно. Двери ум-камаль сравнительно с дверями семейных хижин широки и часто украшены рядами белых раковин, деревянными фигурами по сторонам входа или резными столбиками. У хижин сидело несколько старух и детей; меновая торговля отвлекла к шхуне и на риф всех мужчин и многих женщин.
_______________
* Подобные общественные хижины, преимущественно для одних
мужчин, находятся, как известно, почти на всех островах Меланезии; их
часто путешественники, мало знакомые с жизнью туземцев, принимали и
описывали как храмы, что не выдерживает критики.
Ежедневная жизнь туземцев здесь вследствие нередких посещений европейских судов потеряла уже ту первобытность и отчасти монотонность, которые мне так нравились на Берегу Маклая… Спокойная жизнь туземцев при приходе торговых судов сменяется лихорадочною работой; каждый старается наловить больше трепанга, жемчужных раковин и т. п. Стимулами деятельности являются пока лишний наперсток (потребляемый как мера) бисера, лишний кусок обручного железа, лишний кусок красной бумажной материи и т. п. Туземцы еще удовлетворяются этим, но скоро они станут требовать ножей, стальных топоров, а затем пожелают и ружей, пороха и т. д. Новые требования и стремление к наживе упрочат, разумеется, торговые сношения с европейцами, которые не замедлят познакомить туземцев с табаком, спиртными напитками и т. д. До сих пор еще ни то, ни другое не вошло в употребление на о-вах Адмиралтейства, несмотря на то, что разным шкиперам очень хотелось научить туземцев курить, так как выменивать на табак произведения островов им очень выгодно, но попытки эти им еще не удались. К сожалению, это, однако же, только дело времени. Табак и водка — дешевые товары, которые европейцам слишком выгодно сбывать*. Что последние губят туземцев — до этого шкиперам и торгашам мало дела.
_______________
* Несомненный факт, что шкиперы некоторых судов, ежегодно
торгующих на островах Западной Меланезии, где употребление спиртных
напитков еще не очень распространено, даром угощают туземцев водкой,
надеясь, что со временем, когда спиртные напитки войдут в
употребление, их либеральность будет богато вознаграждена. Они
назначают для раздачи водки туземцев, которые, прожив несколько лет с
белыми, уже сделались пьяницами; такие люди очень красноречиво
расхваливают действие водки, сами показывают пример, ловко соблазняют
новичков попробовать и т. д.
Возгласы нескольких женщин, которым их мужья или сыновья привезли со шхуны значительное количество бисера, прервали мои размышления о взаимодействии рас на островах Тихого океана. Большинство женщин занялось нанизыванием бисера, только одной из них не досталось ничего. Так как она была татуирована и не казалась особенно пугливой, я послал мальчика Качу за ней: хотелось рассмотреть внимательно здешнюю татуировку и нарисовать портрет женщины. Несколько показанных мною стеклянных бус приманило ее к моей койке. Лицо, руки, живот, спина, верхняя часть ног ее были испещрены перекрещивающимися рядами (по два и по три) линий, состоящих из шрамов от небольших надрезов. Так как цвет кожи женщины (как и всех жителей о-вов Адмиралтейства вообще) не был особенно светел, то татуировка была хорошо видна только на близком расстоянии и при хорошем освещении. Общий эффект ее был далеко не такой замечательный, как татуировка наколами на о-вах Полинезии. Шрамы были от 4 до 6 мм длины и от 1 до 0,5 мм ширины. Кроме этих шрамов, расположенных линиями, на плечах этой женщины виднелось несколько плоских пятен, так называемых здесь «тундун», произведенных прижиганием с помощью небольших угольков, которые кладутся на кожу горящими и оставляются на ней, пока они не превратятся в пепел… Я принялся рисовать портрет женщины, намереваясь особенно тщательно нарисовать именно татуировку…