Человек со звезды
Шрифт:
Над страной весенний ветер веет. Песня.
А вот шутка ваша, Свен, шутка твоя с песней очень, Свен, глупа до невозможности, Свен. Представь себе, что все могут то, что хотят…
Чего зря представлять, у них, то есть у нас, так и происходит, так и живут, живем, просто отлично мы живем, они живут.
Не знаю, как у вас на планете, на какой такой планете, но мы на голубом нашем шарике, мчащемся в бескрайних просторах Вселенной, не можем потакать себе во всем, мы еще досыта ни разу не ели, у нас войны, у нас забастовки, у нас голодные бунты, у нас перестройки, и все это не только в странах капитала, но теперь уже и в первой в мире стране не вполне победившего социализма. Только помянутые вами, Свен, тобой барьеры и сдерживают нашу ненасытную утробу, оставляют силы на борьбу, на все, на битву за светлое будущее. И я знаю, знаю я, что вы, Свен, что ты мне сейчас скажешь, а скажешь ты вот что: на кой ляд строить будущее на таком говенном фундаменте, каким, к черту, светлым оно будет, если у его строителей урчит в животе? А я тебе – вам отвечу. Да, мы живем не очень славно, но разве так уж крепки барьеры? Разве мы не позволяем себе время от времени расслабиться, релаксировать и послать все и вся на три известные буквы? Нет, Свен, я тебе-вам не открою куда, на какие буквы посылаем мы все и вся, ты пришелец, вы не поймете или поймешь не так. А посылая, мы уже напозволяли себе много всякого разного, мы уже столько дров, то есть барьеров, наломали…
Ничего вы не ломаете, только обходите их, перескакиваете, протыриваетесь через контроль, подкопы под них осуществляете, а они стоят и не падают, потому что сработаны на века гигантами мысли. А я хочу показать вам, как сломать эти вонючие барьеры. Совсем! Навовсе! И вы увидите, какие вы на самом деле, а не какими вас хотели и хотят видеть гиганты мысли.
Ну ты даешь, Свен, ну вы даете, мужчина! Может, вы и на те десять барьеров покуситесь, что две тыщи лет назад один чувак, тоже гигант, насочинял? Не убий – барьер. Не укради – барьер. Не пожелай жены ближнего своего, ни вола его, ни автомобиля, ни хаты, ни видюшника… Опоздали, Свенчик – венчик – хренчик, две тыщи лет каждый, кому не лень, эти барьеры ломал, ломает и будет ломать… Ну да, ну да, они стоят, но дорогого ли стоят, пардон вам за филологический каламбур? Недорогого, говорите?.. То есть ты, хренчик, и на них посягнешь?.. Нехорошо, этого вам православный наш народ не простит… И как же, любопытно, на твоей планетке, в Краснококшайске вашем вшивом борются с вредоносными «хочу»? Например, если кто-то хочет сжечь… ну не знаю что… ну горисполком… Нет у вас горисполкома? А вот это не ответ! Никто такую чушь не хочет? А у нас, Пельменчик, очень даже многие хотят и еще многие захотят… И пусть их? Интересная мысль…
Умная-то вы умная, Зоя, но довольно-таки глупая.
Странный комплимент. Я – баба, а баба, как принято считать, – дура. Но по должности-то я не баба, а вовсе мужик, значит – не дура я, не дурак, поэтому спрашиваю: как вы собираетесь ломать барьеры – раз, зачем тебе для этого я – баба – небаба – дура – не – дура – два? Сотрете потолки, стены, полы, кто в сортире, кто в ванне – все видно, желудки – насквозь, у этого курица по пищеводу мчится, у того бифштекс с кровью переваривается, здесь, извините, трахаются, а здесь Баха слушают, так?.. Ах, я примитивно все понимаю! Ах, я учитываю только внешний эффект, голую технику, а речь идет о высочайшем нравственном эксперименте!.. Ну и как же, как? Увижу? Ладно… А я на кой тебе – вам – им?
Мне нужен очень добрый человек.
Это я – добрый человек? Возможно, я – добрый человек. Но зачем тебе, Свенушка, добрый человек?
Доброта в любом мире, в любой планетной или даже звездной системе – та лакмусовая бумажка, которая проверяет способность человека хотеть.
Сложно завернул, я ж баба-дура… Но, не влезая в мелочевку, ответь по-крупному: а коли мы не способны хотеть? Что будет? Придут твои сопланетники-краснококшайцы с бластерами-шмастерами и всех нас повыжигают к такой-то маме? Да нет, Свен, не шучу я, Свен, какие уж тут шутки, Свен… Я ведь про себя точно знаю: я хотеть не умею. Хоть в сознании, хоть в подсознании. Если я чего и хочу, так это в отпуск махнуть, и лучше в Крым, потому что хотеть на Канарские острова бессмысленно, а славно бы… И все мы здесь – такие же, а желания у нас – реальные, земные, твой эксперимент, Свен, на хрен, провалится, а сам ты помрешь от тоски, так и не увидев родную планету Краснококшайск…
Вы сами не знаете, что вы хотите. Или не так: вы не ведаете, что вы умеете хотеть! Каждому по потребностям? Так дайте мне определить эти потребности, вытащить, выколупнуть их со дна подсознания. Я не буду ничего объяснять, у меня и слов таких нет, чтоб все объяснить, ты сама все увидишь, ты просто будь со мной рядом, лакмусовая бумажка, и ничего не бойся. Ни за себя, ни за свой народ… Поехали?
Ой, не знаю я, ой, как же ж я!.. А-а, ладно, поехали, Свен, вези меня, куда хочешь, я вся твоя лакмусовая бумажка, только не жди, что я от чего-нибудь покраснею, это уж фиг-то…
Что это было? Сон? Сеанс телепатии?..
Она увидела Свена, он стоял у дверей и манил ее за собой. Она встала, как сомнамбула, пошла к нему, пошла за ним, пошла рядом, а он взял ее за руку, вел по коридору, вел по лестнице, вел по холлу, в котором толпились непоселенные несчастливцы и поселенные счастливцы, и дневные дешевые шлюхи, и бдительные мусора, и пронырливая фарца сновала туда-сюда, и девицы в регистратуре устали выписывать квитанции, устали долдонить, что мест нет, нет, нет и никогда не было, и никогда не будет, и другой, не вчерашний швейцар, тоже гнида и бывший вертухай, а теперь стукач-на-полставки, караулил стеклянные двери с фотоэлементом, чтоб, значит, враг не прошел, а друзей нам и задаром не надо, и все это варево, месиво, крошево кипело, бурлило, любило, стонало, просило, унижалось, любило, материлось, угрожало, соглашалось, любило – не любило – любило, рождалось, жило, умирало.
И все замерло, когда возникли Свен и Зойка. И все посмотрело на Свена и Зойку, и все подалось к ним, и все вдруг-вдруг-вдруг обступило, сдавило, задышало перегаром, чесноком, духами, чуингамом, зубной пастой, лосьоном, дезодорантом, потом, а еще ветром дохнуло на Свена и Зойку, солью морской полезной, и белый парус закачался на дальней стене холла, где он всегда наличествовал, но не думал качаться, потому что сложен был из крашеных мертвых стеклышек.
– Что хотите, то купите! – закричал Свен.
– «Да» и «нет» не говорите! – закричал Свен.
Или не Свен закричал, кто-то другой закричал, но все поверили крику, рванулись в сторону, потому что покупать желаемое следовало каждому в своем месте. И сразу стало свободно и тихо, никого кругом не было, никто не давил на психику, даже Свен, тактичный инопланетянин, на время исчез, чтоб Зойка могла перевести дух. И Зойка перевела дух с большим удовольствием, как вдруг…
Опять «вдруг»! Ну просто затертый штампованный пятачок, который и в руки-то взять отвратно!.. Может, и отвратно, а как не взять? Как, например, в метро пройти? В автобусе прокатиться? Бублик купить?..
…как вдруг увидела, что никакого отеля больше нет.
Как вдруг увидела, что парус закачался на стене, которой не было, а вместо оной образовалось настоящее небо и настоящее море, и парус тоже был настоящим, не белым, как в отеле, а в желто-красную полосочку, и присобачен он был к мачте на длинной доске, и нес означенную доску прямо на Зойку. Впереди доски спешила волна, шустрила к берегу, с шорохом, шуршанием и шебуршением вышвырнулась на пешок, то есть на песок, обдав Зойку теплыми сладкими брызгами. И доска тут же пришвартовалась. С нее сошел бронзовоторсый красавец, похожий на киноактера Арнольда Шварценеггера, весь переплетенный бицепсами, трицепсами и квадрицепсами, двуглавые мышцы у него на теле налезали на трехглавые, а четырехглавые выглядывали из-за пятиглавых и махали руками.
Зойка шепотом сказала: «Ой!» – и сердце ее стремительно скользнуло вниз, вниз, вниз, упало на горячий песок, а Шварценеггер мгновенно подобрал его, сдул прилипшие песчинки, сунул к себе в плавки и спросил на чистом английском:
– Вы поедете на бал?
Стало смеркаться…
Шварценеггер, не дождавшись ответа от остолбеневшей Зойки, ускакал куда-то вместе с ее сердцем. Зойка опомнилась, крикнула вдогонку в сумерки:
– Верни сердце, амбал!
Его вопрос и ее выкрик вполне могли образовать элегантное двустишие.