Человек, ставший Богом. Мессия
Шрифт:
– Много денег? – спросил офицер, от удивления вытаращив глаза.
– Мне рассказывали, что в прошлый раз, когда Ирод шарил по карманам своих подданных, он сумел выскрести оттуда шестьсот серебряных таланов. [3]
– Черт возьми! – воскликнул офицер. – А какой же на этот раз будет доля Ирода?
– Старый мошенник обязан своей короной Цезарю. Они дружки-приятели и сумеют поделиться. Но, может быть, Цезарь заберет себе все, откуда я знаю? – ответил капитан, выплевывая за борт зеленоватую слюну.
3
Это составляло около 750 000 франков в 1980 году; учитывая современную покупательную способность, эта сумма возросла, вероятно, более чем в тысячу раз.
Офицер от волнения хрустнул пальцами.
– Почему они выбрали «Марсиану»? – спросил он.
– Не знаю. А вот и он! А ну, посторонись!
На пристани собралась небольшая толпа. Восемь рабов опустили носилки на грязную мостовую. Молодой всадник ловко спрыгнул с лошади и подбежал, чтобы поднять полог носилок и подать руку еще невидимому путешественнику. Худой человек с озабоченным лицом оперся о протянутую руку и поставил на землю сначала одну ногу, потом другую. Он поправил тогу, выпрямился и недоверчиво посмотрел на корпус «Марсианы», напоминающий луковицу. Пурпурная лента окаймляла его тогу, а тронутые серебром коротко подстриженные волосы так и сверкали на солнце. Капитан «Марсианы» сбежал вниз по трапу, чтобы приветствовать высокопоставленного пассажира, но его опередили капитаны галер, которые первыми засвидетельствовали легату свое нижайшее почтение.
Через час легат, его секретарь и четверо рабов разместились на борту «Марсианы». Якоря были подняты, и гребцы принялись рассекать веслами волны, в то время как матросы устанавливали паруса. Метелл неуютно себя чувствовал, сидя под навесом на корме. Правда заключалась в том, что он боялся моря, поскольку ему часто доводилось слышать леденящие душу истории о жутких штормах и морских чудовищах. Именно по этой причине он решил отправиться в путь на корабле с высокими бортами, таком как «Марсиана», – поскольку полагал, что борта высотой в восемь локтей надежнее уберегут его от крутых морских валов и скользких щупальцев, чем низкие палубы галер.
Метеллу было не по себе еще и потому, что он предвидел, какую реакцию вызовет привезенный им декрет. При дворе его предупреждали о двуличности Ирода и мятежном духе иудеев. Он никогда прежде не был в Палестине. Метелл не терял хладнокровия, когда пришлось столкнуться с такими грозными мятежниками, какими были реты и мезы, правда, они понимали, что меч есть меч, а талан – это талан. Но он с опаской относился к большинству народов, живших к востоку от Афин: ко всем азиатам, галатам, вифинийцам, сирийцам и иже с ними, несмотря на то что местам их проживания присвоили успокаивающие названия и они отныне превратились в императорские или сенаторские провинции. Он не мог без содрогания вспоминать о разговоре, который ему довелось вести с парфянским князем, к тому же священником. Увешанный драгоценностями до самого пупка, этот выскочка считал, что все, что зовется реальностью, на самом деле нереально, так как искажено органами чувств.
– А что прикажете делать без органов чувств, хотел бы я знать? – опешил легат.
– Когда исчезнут органы чувств, – ответил парфянин, – мы наконец погрузимся в истинно реальную реальность!
К страху перед опасностями моря и Востока, ловко скрываемому Метеллом от секретаря, добавилось тягостное бремя относительного одиночества, бездействия, одним словом, скуки, могильщика всех эмоций. Три недели созерцать лишь волны и облака и питаться рыбой и морковью, находясь в обществе грубых матросов, – на это никогда не пойдешь с легким сердцем, даже находя утешение в стихах Вергилия, которые по просьбе легата будет читать ему секретарь в затхлом полумраке каюты.
И когда на второй день плавания капитан, проявляя осторожность, если не сказать лицемерие, передал через секретаря, что, если бы не присутствие на борту императорского посланника, он бы разрешил одному почтенному торговцу взойти на корабль на следующей остановке, в Мессине, легат прекрасно понял намек. Он сбросил с себя маску величия и сказал, что не возражает против присутствия еще одного пассажира, направляющегося в Ашкелон. Он будет рад любому гостю, если тот сумеет положить конец скучным, но наводящим ужас рассказам капитана о кораблекрушениях, акулах и разных морских чудовищах. Перспектива общения с новым пассажиром даже заставила легата на время забыть о морской болезни.
Легат считал дни, остававшиеся до прибытия в Мессину. И его не постигло разочарование. Торговец, который приближался к своему шестидесятилетию и полному облысению, оказался достойным общества легата, хотя и занимался коммерческими делами. По военной выправке и тому, какими словами торговец поблагодарил за предоставленную ему возможность взойти на корабль, легат догадался, что у того был большой опыт армейской службы, и не ошибся. Под предводительством Цезаря торговец сражался в Армении в чине лейтенанта. Через час после того, как торговца представили легату, он почувствовал себя уверенней и счел возможным рассказать о днях своей былой славы в трактире, где они трапезничали под надежной охраной двух легионеров. Торговец присутствовал на волнующей церемонии, когда Фраат IV, парфянский царь, передал Цезарю орлов Красса и Антония, поскольку Август согласился уважать независимость Парфянского царства.
– Это было двенадцать лет тому назад! – вздохнул торговец.
Разгорячившийся от вина легат приободрился и стал вести себя уверенней в присутствии случайного попутчика и даже пригласил его в баню, поскольку почувствовал необходимость освежиться после пяти дней, проведенных в море, в течение которых у него не было ни малейшей возможности ни вымыться, ни побриться. Торговец поблагодарил и, догадавшись, что удостоился подобной милости благодаря приятному разговору, продолжал развлекать легата, пока они оба расслаблялись в тепидарии, а затем плескались в бассейне с холодной водой.
Он умолк только тогда, когда массажист-африканец принялся растирать их ароматическими маслами, а брадобрей – брить.
Он объяснил, что стал торговцем только потому, что его тесть, сам торговец, потерял троих сыновей в различных войнах, последняя из которых, завершившаяся в прошлом году, велась против племен, населяющих Паннонию. Отчаявшийся старик искал надежного преемника, которому он мог бы передать процветающее торговое дело. И тогда лейтенант вышел в отставку и занялся новым ремеслом. Дважды в год он пересекал Средиземное море, один раз летом, а второй осенью, чтобы на Востоке закупить пряности, слоновую кость, как необработанную, так и резную, драгоценные камни, нард, благовония и мирру, а также целебные травы. Он побывал в Киренаике, Египте, Иудее, Сирии, на Кипре и даже в Пергаме, Бетеле и Понте. Он утверждал, что бегло говорит на греческом, арамейском, армянском, египетском и других языках.
Легат проявил особый интерес, когда торговец упомянул Иудею, а тот сразу же заметил это. Торговец посетовал на чванливое упрямство иудеев. Какой же нецивилизованный народ эти иудеи, в отличие от римлян! Они поклоняются, причем неистово, только одному богу, которого зовут Иеговой, и при этом боятся его, что, безусловно, постыдно. Совершенно невозможно объяснить, какие у них с этим богом отношения, коренным образом отличающиеся от того благоговейного почтения, которое питают римляне к Юпитеру или греки к Зевсу. Нет, у иудеев религия – почти семейное дело. Они считают этого бога отцом, заботящимся о могуществе одних только иудеев.