Человек-тело
Шрифт:
— Писатель мой любимый или нет, хороший или не очень, пусть он даже гений, но для меня он все же прежде всего человек, муччина.
Старый дурачок быстро усвоил мою игру и тоже стал говорить о себе, будто бы о нем. Так он и сказал:
— Но ведь ты полюбила его поначалу именно как писателя, разве не так? Между прочим, в нашей среде, среди выпускников Литинститута, было принято любить и ненавидеть друг друга именно за тексты.
— Да, — сказала я. — Тогда это было так. Но теперь у меня есть его губы, его глаза и ладони, его кукух… — при этих словах я поочередно потрогала его дряхлые прелести.
Вообще, и вправду прелести. Я не могу сказать,
— Главный наш вопрос был вот какой: а что он пишет? И если какой-то подонок, ублюдок, избивающий мужчин и предающий женщин, писал прекрасные, лучистые стихи, то все поступки ему просто-навсего [10] прощались.
— Ну, можно понять, — сказала я. — Наверное, то, что человек пишет, это и есть его душа… — (Нет у тебя никакой души, ублюдок.) Я очень люблю своего муччину. Он невероятно хороший. Он и сам не понимает, какой он хороший. Думает, бедняга, что плохой.
10
Ошибка персонажа.
— Нет, милая. Он очень плохой. Чрезвычайно плохой человек.
Я побледнела. Я возмутилась изрядно. Получалось, что он Беса оскорбляет.
— Не говори так о моем любимом! — с гневом воскликнула я, а он, конечно, принял это на свой счет и, ткнув себя пальцем в волосатую грудь, сказал:
— Он потому и перестал общаться с людьми, чтобы не совершать с ними всяких гнусных поступков.
Меня не волнует, что ты там решил. Я сказала:
— Я все равно люблю его. Это ужасно, правда?
Он прицепился к моей поговорке и сделал какие-то совершенно чундучные выводы, что я не очень-то и прохавала. Ну да, я и впрямь говорю: «Это ужасно, правда», ну и что? А говорю я так потому, что так говорит девушка из моего любимого сериала. А этот сериал он тоже смотрел, со мной за компанию. Оттуда и взял, только и всего. Порой он ваще не помнит, что с ним происходит: ну, это когда «писатель» пьян.
Память его становится выборочной. Он не помнит, о чем говорил, о чем говорила я, но очень хорошо помнит физиологию. Вот, например, когда я притворялась, что не кончаю, что было в нашей с ним жизни самым трудным… Ведь девочка, которой сломали целку, а я это хорошо знаю и на собственном опыте, и из клиторатуры, несколько первых раз не врубается в этот кайф. Да еще моя физиология, личное мое устройство… Когда рядом со мной муччина — не важно какой он — красивый или не очень, молодой или пожилой — я внутри себя вся дрожу. Когда муччина прикасается ко мне, например — случайно, в транспорте, у меня промокают трусики и я чувствую, как набухают мои соски.
[На полях. «Сучка, кошка. Впрочем, не я ли тебя научил? Муччина, муччина… От слова мучить, что ли, коверкаешь?»]
Когда я первый раз трахнула моего старика и должна была сыграть целку, я тогда еле сдержалась, чтобы не закричать от наслаждения. Это тяжело, потому что у меня полностью сносит крышу в интиме.
Во второй раз я лишь коротко и тонко скрикнула, на что мой жених отреагировал восторгом:
— Ого, девочка моя! Если в таком темпе пойдет и дальше…
Оно, разумеется, пошло. На третий раз я уже стонала во всю, все же сдерживаясь, чтобы не улететь полностью, а потом и вовсе раскрепостилась. Я ведь, когда кончаю, почти всегда по чуть-чуть обоссываюсь, а порой из меня и фонтан говна может неуправляемо попереть. Ну, это если через жопку кончаю.
Хорошо понимая, что мне придется прожить с этим человеком несколько месяцев (к решающему этапу плана мы приступили только через полгода, как постановил Бес, для нашей с ним безопасности) я принялась лепить из «писателя» некое подобие человека, будто творить его по образу и подобию.
Я нашла в инете дорогую, но эффективную диету, и с поцелуйчиками подсунула моему мужчине. Он отнесся к этому очень серьезно и взялся худеть с большим энтузиазмом. Килограммы летели с него, как листья с куста, он таял, словно снеговик весной.
— Правильно, молодец, очень хорошо, — приговаривала я, похлопывая его по животу, а сама мысленно добавляла: а то ведь гробик не закроется, правда?
Поначалу в его животе, если свернувшись, могла поместиться целая я, но уже через месяц диеты домик стал изрядно тесен, и чтобы там жить, мне бы пришлось обратиться обратно в зародыш.
Я купила точные электронные весы, теперь он постоянно вставал на их платформу и стоял, опустив голову, пытаясь своим старческим зрением увидеть огненные числа у своих ног. В эти минуты мне было его жалко, но я вспоминала о своей миссии, и красивые мои губы сжимались в тончайшую нить.
6
Впрочем, все это получается у меня как-то сумбурно, не могу уложить в элементарно правильный порядок. Перечитала сейчас свои записи. Получилось, будто Бес предложил, а я согласилась немедленно и ринулась исполнять его план. Как бы не так. Это надо вельми слабовато знать меня, дабы подумать, что я способна на убийство из-за квартирки, да и вообще, что я могу участвовать в КАКОМ-ТО ПОДОБНОМ ПЛАНЕ.
Основным элементом этого плана было чтение и разучивание наизусть отрывков из произведений писателя. Я должна была войти в образ юной девушки, которая с детства обожает писателя Кокусева, читает и пепечитывает его, просто-навсего [11] бредит им.
11
Ошибка персонажа.
Это такая провинциальная цыпочка, бупка из далекой Ябанды, которая создала себе кумира. Она вообще предрасположена к строительству кумирен, именно на культурной почве. Для нее равнозначны понятия «гений» и «Бог».
В реале я просто тянула время, думая, как же мне остаться целенькой, то есть, остаться при Бесе, но ни в каком его ПЛАНЕ участия не принимать? Сделала вид, что согласилась, и немедленно приступила к исполнению плана, то есть — к чтению произведений «писателя». Бес перекинул мне несколько штук на мой комп. Я смутно помнила его писево: при первом визите просмотрела несколько страниц, кинув их на пол. Тогда осталось ущущение, будто я в блевотину какую-то вляпалась, но ТАКОГО я предположить уж никак не могла.
Произведения «писателя» были откровенной дьявольщиной. Перед моими глазами разворачивались самые что ни на есть омерзительные свитки самого Сатаны. Какая-то там «Лолита», которая до того представлялась мне верхом сатанизма, уже выглядела жалкой, будто была лишь предисловием к явлению настоящего Гения Тьмы.
Я читала эти «произведения» всю ночь, грызя над клаватурой ногти на своих длинных, музыкальных пальцах. В голове засели слова отца Георгия, моего наставника в Обояни: «Конец света наступит в те времена, когда зло станет талантливым». И он приводил в пример как раз «Лолиту», как пример того, что зло уже близко к этому.