Человек в стене
Шрифт:
Вилма высосала около трети бутылочки и снова принялась плакать. Он попытался еще покормить ее, но она отказалась, и тогда ему пришлось встать и начать петь. Он сам придумал эту мелодию, скомбинировав из нескольких колыбельных. Иногда пение успокаивало малышку, но никогда нельзя было знать заранее, сработает ли оно на этот раз. Петер надеялся, что вопли Вилмы слышны в квартире этажом выше. Пусть это станет возмездием новым соседям за то, что они разбудили его дочку в прошлый раз.
Через пять часов Вилма наконец заснула, и Петер положил ее обратно в кроватку, убедившись, что головка оказалась точно
Позволив дочери поплакать, он лежал, глядя на вторую, нетронутую половину кровати. В животе что-то перевернулось, казалось, его вот-вот стошнит от усталости и от чего-то еще. Комната стала вращаться, и Петер замер. Согнувшись пополам, опустив голову к самым коленям, он услышал звук поворачивающегося в замке ключа, и по кафельному полу в прихожей застучали Кристинины каблуки. Петер решил не звать ее. Она вошла в ванную и закрыла за собой дверь. Вилма набралась сил для следующей рулады и закричала еще на октаву выше.
Он увидел это сразу, как посмотрел в кроватку Вилмы. Та размахивала ручками, одеяло съехало, и на нем виднелся громадный черный отпечаток ладони, которого не было раньше.
Вилма продолжала плакать, когда он поднял одеяло. Ее крики звучали так, словно она находится внутри какого-то гигантского пузыря. У Петера возникло ощущение, будто кусочек льда скатился по его шее и скользнул дальше, вниз.
Отпечаток руки явственно проступал на кремовой ткани. У него были четкие контуры — Петер мог даже рассмотреть рисунок линий на ладони. Он перевернул свою собственную ладонь, чтобы рассмотреть ее. Она была чистой, и Петер опустил руку на одеяльце, чтобы сравнить с отпечатком на ткани. Тот оказался почти вдвое больше.
* * *
— Еда готова! — крикнула в коридор Ванья.
Санна и Эбба поспешили к ней. Снова шел дождь, и за весь день никто из девочек не вышел на улицу. Вместо этого они помогали Ванье распаковывать коробки и несколько раз переставляли диван, пока для того не нашлось идеальное место в гостиной.
В кухне до сих пор царил абсолютный хаос. Коробки пока еще не сложили, и повсюду валялась бумага, в которую раньше были завернуты чашки и блюдца.
Санна с Эббой расставляли по столу тарелки, а Альва тем временем наполняла стаканы водой. В квартире под ними плакал ребенок. Ванья махнула рукой в сторону пола.
— Счастье, что вы уже не такие маленькие, — сказала она, раскладывая по тарелкам картофельное пюре и сосиски. — Проголодались, девочки?
— Это порошковое пюре? — спросила Эбба, морща нос.
Ванья остановилась.
— А что с ним не так?
— Оно противное! — заявила Санна, до скрежета вдавливая
— Прекрати! — сказала Ванья, передавая ей кетчуп. — Все так, как оно есть, и ничего с этим не поделать. Сегодня у нас на ужин порошковое пюре, и завтра, может быть, тоже. Пока дела обстоят именно таким образом, но скоро они улучшатся.
Альва отвела глаза, чтобы не видеть, как задрожали губы матери, прежде чем та успела их прикусить.
— Когда? — спросила Эбба. — Когда наши дела улучшатся?
— Скоро! — воскликнула Ванья и натянуто улыбнулась. — Вначале нам нужно привести в порядок квартиру, а в понедельник вы, девочки, пойдете в школу. Разве не здорово? Куча новых друзей и Стокгольм. По мне, так это просто замечательно!
Санна и Эбба ели в молчании. Альва развлекалась, вырезая у себя в тарелке цветочек из тонкого ломтика сосиски. Он выглядел почти как цветы на первой бабушкиной картине, но, прежде чем мама успела заметить, что она делает, Альва разрезала его пополам и отправила одну половинку в рот.
Когда посудомоечная машина была загружена, Ванья уселась на диван и включила новости. Альва стояла в прихожей и слушала, как Санна и Эбба играют в карточную игру «Рыбалка». Она подумала было попроситься поиграть с ними, но вспомнила, что это в любом случае не очень интересная игра. Не так уж и обидно, что сестры ее не позвали.
Альва прислонилась к дверному косяку в гостиной. Коврик, который так хорошо смотрелся в передней их старого дома, тут казался слишком большим и застилал почти каждый сантиметр новой прихожей. На двери в туалет мама повесила табличку «ЗАНЯТО». Предполагалось, что ее надо переворачивать, когда заходишь, хотя никакой нужды в ней тут не было. Это в их старом доме замок в туалете был сломан, но и тогда Альва не видела в табличке никакого смысла: стоило девочке уединиться в уборной, как туда врывался кто-нибудь из старших сестер.
— Альва, дорогая, что ты там делаешь? — спросила Ванья.
Альва вернулась в гостиную и села на диван, как раз на то место, где раньше всегда сидел папа.
Наклонившись к диванным подушкам, она подумала, что сможет различить его запах — слабую струйку аромата лосьона после бритья или дезодоранта.
В новостях обсуждали политика, который выставил себя дураком на партийной конференции. Рассерженным членам других партий не терпелось высказаться на эту тему.
— Ну и идиот! — сказала мама. Альва заподозрила, что она имеет в виду не того человека, о котором говорят по телевизору. Новости закончились, и Ванья переключилась на другой канал.
— Тот, кто не может контролировать, сколько алкоголя он употребляет, не может быть моим боссом, — в ходе дискуссии говорила женщина людям, сидящим за круглым столом. У нее были ярко-красные щеки, и она размахивала руками, крича в микрофон.
— Ну, ничего хорошего сегодня не показывают, — сказала мама, выключая телевизор. — В любом случае тебе пора ложиться.
Альва почистила зубы и надела мягкую розовую фланелевую пижаму. Вообще-то, она не была особой поклонницей розового цвета, но именно этот оттенок был точь-в-точь таким же, как на бабушкиных картинах, то есть терпимым. Она скользнула под одеяло, и Ванья включила светильник возле окна, предварительно выключив верхний свет. Светильник у окна вращался, отбрасывая на стены желтые звездочки. Она помнила его с самого раннего детства.