Человек – венец эволюции?
Шрифт:
В социальной сфере мы видим все то же развитие – от пассивной покорности обстоятельствам (поведение человека родового строя, позднее – так называемый восточный фатализм) до активного их преодоления, общественной борьбы. Если даже иметь в виду только одну эпоху, современников, живущих в разных странах, то и здесь очевидно резкое различие в поведении людей в обществе, где человек лишь служит государству, «винтик», и в другом, где государство так или иначе служит человеку. В первом случае индивид, сознавая, что от него лично ничего не зависит, стремится максимально приспособиться, «притереться» к системе, слиться с ней, рассчитывая, что она «вывезет»,тогда как в другом человек склонен положиться на собственную предприимчивость; он
Определить абсолютный рубеж постепенного качественного изменения (вот, дескать, это еще не личность, а это уже – она!), разумеется, немыслимо. Но сравним среднего современного европейца с его античным пращуром. В мировоззрении древнего грека, хотя бы и в ярчайшую эпоху Перикла, судьба, фатум, всеохватывающий рок играли решающую роль. Человек стремился к тому, что, как ему казалось, назначено было самой судьбой. Рок движет поступками всех греческих литературных героев; сами над собой они не властны. В общем, это еще отголосок первобытного табу…
Тогда как наш современник, даже так называемый обыватель, вовсе не склонен доверяться судьбе и обычно сознает себя кузнецом своего счастья. Даже приспособленчество этого обывателя вполне осмысленно, проще говоря, цинично, но это куда больше свидетельствует в пользу личности (мы лишили этот термин эмоциональной окраски), чем конформизм неосознанный, почти инстинктивный, безвыходный. Личность это еще и свобода воли.
Вся история в конце концов – это борьба личностного в человеке с коммунальным, пассирным началом. Как сосуществуют рядом разные общества, так в каждом намешаны очень разные индивиды: в одних ярко выражена личностная суть, в других – еле брезжит. Энергия общества да и хозяйственная производительность определяются соотношением тех и других. «Парма не может быть республикой, потому что* Парме нет республиканцев» – так язвительно характеризовал Стендаль гнетущую атмосферу тиранического княжества, где у человека отнято право быть самим собой.
Потому что личностное – как потенция – коренится в самой человеческой природе. Наука встает подчас в тупик, сталкиваясь с загадочным Феноменом так называемых резервов мозга, как бы запрограммированности на нечто неизмеримо большее, чем требуется для повседневной жизни, для элементарного выживания и воспроизводства себе подобных. Для столь утилитарной цели, для того чтобы перешагнуть порог естественного отбора, надо ли быть талантливым? Ну а гениальность по здравому размышлению выглядящая едва ли не противоестественной? Не кажется ли, что гений явился к нам откуда-то из будущего, где его чрезвычайные возможности были как-то вполне практически задействованы?
Задумаемся, однако, не рассчитана ли психика любого животного, даже элементарная нервная реакция (муха настораживается уже при намеке на опасность еще только ожидаемую), на предугадывание событий, не на то, что есть, а на то, что лишь в принципе возможно? Но раз так – значит, бытие действительно отнюдь не перекрывает сознание, оно шире.
Мучимый загадкой того, что личность как бы перерастает свою биологическую суть, Марсель Пруст писал: «В нашей жизни все происходит так, как если бы мы вступали в нее под бременем обязательств, принятых в некоей прошлой жизни; в обстоятельствах нашей жизни на этой земле нельзя найти никаких оснований, чтобы считать себя обязанным делать добро, быть чутким и даже вежливым, как нет основания у неверующего художника считать себя обязанным двадцать раз переделывать какой-то фрагмент, дабы вызвать восхищение, которое телу его, изглоданному червями, будет безразлично. Все эти обязанности, здешней жизнью не оправданные, относятся, по-видимому, к иному миру, основанному на доброте, справедливости и жертве и совершенно отличному от нашего, – миру, который мы покидаем, дабы родиться на этой земле».
Писатель сомневается в добротности человеческой природы.
Но могла в противном случае сама природа закономерно «стать человеком»?
Рассматривая особь и личность на входе и выходе «черного ящика», мы не заглядываем внутрь его. Но зная процесс в целом, мы получаем в руки объективный критерий прогресса. То есть можем уже приложить мерку целого ко всякой его части. И, рассматривая любое конкретное историческое явление, оценивать его по вкладу, позитивному либо негативному, в процесс, общее направление которого нам уже известно.
Мы понимаем теперь, почему наши симпатии отданы Искандере – Александру Македонскому, отнюдь не демократу и либералу, а не Тимуру или Чингисхану, тоже талантливым и отважным воителям. Потому что Александр – при всех жестокостях нашествия, при всей необузданности своей натуры – разнес повсюду искры того пламени, которое угасало уже в самом очаге, в Элладе. Эллинизм – то есть восточная традиция, воспламененная греческим динамизмом, – пробудил к новой жизни народы и страны, все еще топтавшиеся на доантичном (иногда его называют азиатским) отрезке единой мировой истории. То был порыв ветра, разнесшего семена жизни.
Тогда как полторы тысячи лет спустя в тех же местах, где все еще дышало именем легендарного Искандера (его именем назвал себя Герцен), были варварски втоптаны в пыль копытами конницы Чизгисхана, а затем Тимура, ростки среднеазиатского Возрождения, предшествовавшего европейскому и готового вот-вот слиться с ним в многоцветное единство… Человеческое в человеке, столь чудесно расцветшее, было (как не раз случалось в истории) обращено в прах.
Значит ли это, что ход истории был повергнут вспять? Да – в данном месте в данное время. Механизмы внутри «черного ящика» чрезвычайно сложны и подвержены срывам, потому что сама личность в принципе непредсказуема. Но это обычное свойство любого процесса: непредсказуемый в частностях (в физике это называется флуктуациями), он движим общими законами природы.
И опять же симпатии наши явно отданы своевольному и жестокому Петру, «прорубившему окно в Европу» и разом расширившему кругозор нации, а не отцу его, «тишайшему» Алексею Михайловичу.
Так что же нас ждет? Странно было бы после всего сказанного не поставить этот вопрос. Как известно, «сера теория, но вечно зелено дерево жизни». И мы тоже, как жившие до нас и живущие ныне, движемся в потоке Истории. В потоке Времени…
В детстве я долго не мог понять, почему, раз нет денег, не напечатать их в нужном количестве. Моим детям уже не надо объяснять эти азбучные экономические истины. Я в своем довоенном детстве всерьез сомневался в том, что Сталин физически такой же, как все люди. И родители только улыбались загадочно и грустно, когда я задавал им этот вопрос. Мои дети просто удивились бы ему. Я был вполне древнеегипетским, скажем, или древнекитайским ребенком; они – в том же возрасте – обошли меня сразу на несколько исторических эпох.
И в этом нет ничего удивительного. Человеческая природа (в норме) вполне добротна. Мы уже живем в иной эпохе, если сравнивать даже с недавним прошлым, и еще негодуем (вероятно, справедливо), что движемся медленно. А ведь, можно сказать, мы уже вскочили в «поезд истории». И не в последний вагон. Ведь начинаем все же не с нуля. Напротив. Весь трагизм нашей недавней истории в том, что именно личность вгоняли в тесное духовное стойло, пригодное разве что для невинного Адама.
И опять же ничего удивительного. Мало ли и по сей день ученых мужей во всем мире, полагающих, что «золотой век» человечеством уже прожит и надо бы возвратиться назад, Это и этнографы, идеализирующие первобытную коммунистическую общину (К. Леви-Строс, Б. Даниельсон, Э. Лундстрем…), и писатели-романтики, пришедшие в ужас от современной цивилизации, просто многочисленные «хиппующие» неудачники, ищущие в «опрощении» подлинный смысл жизни…