Человек – венец эволюции?

Тартаковский Маркс Самойлович

А как объяснить возникновение не только функции, но и органа, целесообразного лишь в своем окончательном виде? Наглядный пример – хобот слона, пригодный для хватания, обороны, для обливания, – и все это тогда лишь, когда это уже хобот, а не просто большой нос. Известный эволюционист К.Завадский, предвидя такого рода возражения, говорил о «предадаптациях», то есть мутациях, «возникших уже как готовое приспособление».

Мысль эта восходит к немецкому палеонтологу Отто Шиндевольфу, сказавшему: «Первая птица вылетела прямо из яйца динозавра».

Так, конечно, проще всего было бы объяснить происхождение

видов! Но это в корне противоречило бы самому Дарвину, было бы самым весомым камешком, брошенным в его труд, где лейтмотивом звучит-: «Естественный отбор действует, только пользуясь каждым слабым последовательным уклонением; он никогда не может делать внезапных больших скачков, а всегда продвигается короткими, но верными, хоть и медленными шагами» (выделено мной. – М.Т.).

И это соображение великого ученого показывает, что он мыслил уже почти «генетически», хотя ни сном, ни духом не ведал о своем современнике Грегоре Менделе, основоположнике учения о наследственности. В самом деле революционная кардинальная мутация покорежила бы весь слаженный организм, вступила бы в полное противоречие с другими давно сформировавшимися его системами. Да и вывела бы данный экземпляр-монстр с орбиты его вида.

Представим того же слона с нынешним хоботом (таким прогрессивным, удобным!) среди его все еще бесхоботных сородичей. Ему ведь требуется еще найти партнера для размножения, преодолеть поведенческий барьер, во многом связанный и с внешним видом животного… Словом, не позавидуешь!

«Чтобы „монстр с перспективой“ мог передать свои признаки следующему поколению, он должен найти соответствующего партнера», – пишет Сковрон и добавляет: «Совершенно невероятным нам кажется, чтобы в то же время и в том же месте могло мутационным путем возникнуть несколько особей, измененных одинаковым способом».

Это уже совершенно в духе вышеприведенного замечания профессора Любищева, который, кстати сказать, отводил дарвинизму весьма скромное место в объяснении загадок живой природы…

Но приспособление может быть не только таким внешне простым, как слоновий хобот. Электрические системы у рыб-скатов куда сложнее наших искусственных электробатарей и состоят из ряда элементов, каждый из которых сам по себе не действует.

Южноамериканский жук-скарабей, как и европейский бомбардир, стреляет в преследователя едким веществом – хиноном, нагретым к тому же до температуры кипения воды. Понятно, что сам стреляющий орган нечувствителен и к едкой химии, и к высоким температурам так же, как капсула со змеиным ядом должна быть нечувствительной к своему содержимому. То есть одно приспособление немыслимо без синхронно возникшего второго, третьего… энного. —

Можно ли объяснить все это перебором случайных мутаций?

Еще большие трудности возникают, когда касаешься вопросов этологии – науки о поведении животных. Некоторые птицы (ткачики, например) сшивают гнездо из попарно сложенных листьев. Работа требует ряда последовательных действий: листья складываются, клювом протыкаются по краям отверстия, продевается жилка, выдернутая из другого листа… Как сошлось все это в целесообразном инстинкте?

Как объяснить происхождение информационного танца пчел? Насекомое сложными «балетными фигурами» сообщает товаркам, в каком направлении растет медонос, на каком расстоянии.

Встанем теперь на позицию самого правоверного дарвиниста. Как он ответит на роящиеся вокруг вопросы? Выслушаем его.

Непременное усложнение в ходе эволюции?

Отнюдь. Приспосабливаемость зачастую связана с упрощением организации: паразитирующие организмы почти всегда упрощаются, приноравливаясь к «хозяину». Одноклеточные, так называемые простейшие, окружающие нас всюду, остаются неизменными на протяжении миллиардов лет, искупая плодовитостью свое относительное несовершенство…

Бросающаяся в глаза неприспособленность живых форм?

Но может быть, это следует рассматривать как оставленную природой возможность для последующей эволюции? Ведь всякое удачное приспособление имеет естественным следствием некоторый изъян общей организации: черепаха медлительна, потому что несет на себе защитный тяжелый панцирь, птица летает, но должна обходиться без мощных челюстей… Идеальный вид, облагодетельствованный природой во всех отношениях, был бы не способен ни к какому развитию. То есть был бы обречен регрессировать.

Не подошли ли мы, люди к этой опасной черте?

Мало животных зеленого цвета?

Во-первых, не так уж мало: многие насекомые, амфибии (лягушки), рептилии (ящерицы)… Во-вторых, даже дремучий лес, не говоря уже о пестрой цветущей степи, каменистых пространствах, пустошах, не столь уж зелен, если присмотреться: он скорее пятнист от солнечных бликов, теней, разноцветья в сочетании с корой деревьев, вянущими листьями, сохнущей хвоей. Кроме того, надо бы вспомнить, что высшим млекопитающим, исключая человека, вообще не присуще цветовое зрение (в отличие от птиц), и зеленая белка выглядела бы для лисицы, вероятно, так же, как и рыжая. Главное здесь – обоняние.

Хобот слона годится лишь в завершенном виде?

Но зачаточный хобот есть и у тапира и является как бы развитием знакомого нам кабаньего пятачка, используемого, собственно, уже на манер хобота.

Необходимо ли половое, чрезвычайно сложное размножение, если клеткам, составляющим многоклеточный организм, присуще деление?

Но простейшие, делясь миллиарды лет, так и остались простейшими. Во всяком развитии неизбежны две стороны: наследственность и изменчивость. Дети должны быть подобны родителям (не разрушать достигнутое в ходе развития вида), будучи уже несколько иными (не топтаться же на месте!). А что если природа распределила эти обязанности по разным полам: женский несет по преимуществу фактор наследственности, стабильности, мужской пол – фактор изменчивости, развития? На мужчинах (самцах) природа как бы экспериментирует, пробует разные возможности.

Но если это так, «слабый пол» как раз отнюдь не слаб, но представляет прочнейшее основание для всякого рода проб и экспериментов, производимых природой с «сильным полом», видимо, лабильным и податливым… Оба фактора сливаются в детях, проявляясь опять же в зависимости от пола ребенка.

Таким распределением ролей можно, вероятно, объяснить большую среднюю продолжительность жизни, вообще выживаемость женщин, тогда как рекордные достижения в силе, выносливости все же принадлежат мужчинам; общий интеллектуальный уровень образованных женщин выше, чем уровень сравнимой категории мужчин, – тогда как талант, тем паче гениальность, более сродни мужчинам…