Человек воды
Шрифт:
Затем крупный план Тюльпен в монтажной; камера показывает ее со спины: она сидит и только в тот момент, когда поворачивает голову, становится узнаваемой в профиль. Она не сразу замечает присутствие камеры, она бросает через плечо взгляд в объектив, затем отворачивается. Ей больше нет дела до камеры. За кадром Ральф спрашивает: «Ты счастлива?»
Тюльпен выглядит умиротворенной. Она поднимается с рабочего места и делает странный жест: сзади ее локоть взлетает вверх, словно птичье крыло. Но Трампер догадывается: она приподнимает свою
Когда Тюльпен поворачивается в профиль к камере, видно, что она беременна.
«Ты беременна», — ворчливо произносит голос Ральфа.
Тюльпен спокойно смотрит в объектив, ее руки одергивают вокруг большого живота бесформенные складки платья для беременных.
«Чей это ребенок?» — с напором спрашивает Ральф.
Никакой заминки не происходит, только небрежный жест грудью, но она не поворачивается лицом к камере. «Его», — говорит Тюльпен.
Кадр останавливается, поверх него появляются титры.
Когда фильм закончился, в кинотеатре Грин-вич-Виллидж вокруг Трампера образовалась давка. Он сидел не двигаясь, словно находился под наркозом, пока до него не дошло, что его неуклюжие колени мешают людям пройти; затем он встал и вышел в проход вместе с толпой.
В ядовитых сладковатых испарениях, в хилом свете холла молодежь закуривала сигареты и топталась по кругу; захваченный медленно движущейся толпой, Трампер слышал обрывки разговоров.
— Настоящее дерьмо собачье, — заявила какая-то девица.
— Я не знаю… я не знаю, — пожаловался кто-то.
— Пакер все больше и больше зацикливается на самом себе, тебе не кажется?
— Ну, мне понравилось, но… — задумчиво произнес кто-то.
— Играют они действительно неплохо…
— Но на самом деле они не актеры…
— Ну да, тогда люди…
— Да, здорово!
— Отличная операторская работа…
— Да, но она не имеет к этому отношения…
— Хочешь знать, что я говорю, когда смотрю такие фильмы, как этот? — спросил кто-то. — Я говорю: «Ну и что?», вот что я говорю, приятель.
— Дай мне ключи, придурок…
— Еще один кусок дерьма про еще один кусок дерьма…
— Ну, это все относительно…
— Один черт!
«Простите…» — Богусу хотелось усмирить стройную шейку высокой девушки, что шла перед ним, хотелось развернуться и поставить на колени стайку желторотых философов, что за его спиной назвали фильм «воплощенным нигилизмом».
Уже у самого выхода он понял, что его узнали. Какая-то девица с нездоровой кожей и глазами-блюдцами вытаращилась на него, затем дернула своего спутника за рукав. Они пришли группой, и не успел Трампер и глазом моргнуть, как оказался окруженным у двери. Дверь состояла из двух половинок, но одна из них оставалась закрытой. После того как кому-то удалось распахнуть вторую половинку, послышался восторженный гул одобрения, и на какое-то мгновение Трамперу почудилось,, будто ему аплодируют. Затем юноша в какой-то униформе, с элегантной бородкой братьев Смит
— Простите, — произнес Трампер.
— Эй, это ты, — начал юноша и, повернувшись к своим друзьям, выкрикнул: — Эй, я же говорил вам, это тот самый парень…
И мгновенно не меньше дюжины зрителей вытаращили на него глаза.
— Я думала, он выше, — обронила какая-то девушка. Кое-кто из самых юных — совсем еще сопляков, глупых и хохочущих, — сопровождал его до самой машины.
Одна из девчушек, поддразнивая, пропела:
— Эй, едем ко мне, познакомимся с моей мамочкой!
Он сел в машину и уехал.
— Новый «фольксваген», — насмешливо произнес какой-то парнишка. — Что-то не похоже…
Трампер начал кружить по городу и потерялся; он никогда раньше не ездил на машине по Нью-Йорку.
Наконец он заплатил таксисту и, следуя за ним, доехал до квартиры Тюльпен. У него все еще хранились ключи. Было уже за полночь, но он думал совсем о другом. О том, как долго он отсутствовал, какой срок беременности был у Тюльпен к окончанию работы над фильмом и сколько прошло времени с тех пор, как фильм выпустили в прокат. Хотя он уже догадывался, он представлял себе, как должна выглядеть Тюльпен сейчас: лишь немного более пухлой, чем в фильме.
Он попытался войти внутрь, но она заперлась на цепочку. Услышав, как она ворочается в кровати, он прошептал:
— Это я.
Прошло довольно много времени, прежде чем она впустила его. Она была в коротеньком банном халате, туго стянутом на талии, ее живот выглядел таким же плоским, как и раньше, она даже слегка похудела. На кухне он наткнулся на упаковку бумажных пеленок и хрустнувшую под ногами пустышку.
Какой-то извращенный черт продолжал шептать ему в ухо грязные шуточки.
Он попытался улыбнуться.
— Мальчик или девочка? — выдавил он.
— Мальчик, — ответила она. Глядя себе под ноги, она сделала вид, будто потирает глаза, хотя вовсе не походила на сонную.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Ты же дал мне ясно понять… В любом случае это мой ребенок.
— И мой тоже! — воскликнул он. — Ты сама это сказала в фильме…
— Это фильм Ральфа. Он писал сценарий…
— Но ведь он мой, да? — спросил Богус. — Я имею в виду, в действительности…
— Биологически? — подсказала она. — Ну да.
— Можно мне его увидеть? — спросил Трампер. Она как-то напряглась, но потом, пожав плечами, повела его мимо кровати в крохотный закуток, образованный составленными вместе книжными шкафами и несколькими аквариумами с рыбами.
Младенец спал в огромной корзине, окруженный со всех сторон игрушками. Он выглядел точно таким, каким был Кольм в возрасте нескольких недель, и очень походил на малышку Бигги, которой было чуть больше месяца.
Богус уставился на младенца, потому что ему проще было смотреть на него, чем на Тюльпен; хотя что можно разглядеть в такой крохе?