Человек за бортом
Шрифт:
Убийство, естественно.
О Боже, нет!
Ну, конечно же, нет. Но ведь никому не повредит, если Деннисон будет просто размышлять об этом, прикидывать, как все могло бы произойти, представлять в воображении...
Убийство – это значит, зал суда, присяжные, полицейские. «Господа присяжные! Слушается дело о преднамеренном убийстве капитана Джеймса. Суду представлены убедительные доказательства того, что обвиняемый Деннисон, действуя преднамеренно и по предварительному замыслу...»
Но как эти крючкотворы сумеют что-нибудь доказать? Нет ведь
Состав преступления.
А мотив?
«Джентльмены, я понятия не имею, о чем идет речь. Мы с капитаном Джеймсом были хорошими друзьями. Собирались вместе вести поиск останков затонувших кораблей в Карибском море. Я намеревался внести в дело свою долю – спросите хоть мою сестру».
(Оливия наверняка солжет ради меня, если дело будет идти о жизни и смерти).
«Еще раз говорю вам, мы были друзьями. Хорошими, близкими друзьями. Подружились мы на острове Сент-Томас. Почему еще, как вы думаете, он выбрал именно меня, а не кого-нибудь другого, чтобы плыть вместе с ним до Нью-Йорка? Дружеское расположение, джентльмены! Кроме того, заметьте, джентльмены: капитан Джеймс был намного старше меня. Капитан был для меня все равно что отцом, и сам он относился ко мне, как к родному сыну. Мне не раз приходилось слышать, как капитан Джеймс выражал пожелания, чтобы „Канопус“ когда-нибудь достался мне – если с ним, с капитаном, что-нибудь случится...
Нет в записях? Господи, ну неужели недостаточно простого честного слова? Чего вам еще надо? Если вы считаете, что я не по праву оставил судно за собой – что ж, я с радостью передам его законному владельцу. Я действую так только потому, что капитан Джеймс, прежде чем с ним произошел этот прискорбный случай, намекал, что я, его компаньон, скорее всего, буду его единственным наследником. Он говорил, что родственников у него не осталось...»
Они, конечно же, никак не смогут признать виновным человека, который так решительно, прямо, честно и открыто строит речь в свою защиту! В худшем случае мне светит разве что условный приговор.
Деннисон еще раз все хорошенько обдумал, и пришел к заключению, что дело складывается как нельзя лучше. Свидетелей нет, состава преступления – нет, мотив – весьма сомнительный. Что останется делать присяжным? Признать его виновным в убийстве? По подозрению, весьма неопределенному и без малейших доказательств? Нет, на это они ни за что не решатся! Они ни за что не признают его виновным.
Впрочем, может, у него вообще не возникнет никаких неприятностей с властями. Поглядеть хотя бы на того шведа! Путешествует вокруг света, повсюду рассказывая о парне, которого смыло волной с его яхты. Естественно, очень сожалеет об этом случае. Несчастном случае.
Но кто, кроме самого шведа, может знать, был это несчастный случай или убийство? Судя по всему, что известно об этом случае, швед запросто мог хладнокровно прикончить того беднягу, выкинув в море. А теперь, чтобы
А предположим, к примеру, что с капитаном на самом деле произойдет какой-нибудь несчастный случай? Стал бы я беспокоиться, что меня могут обвинить в убийстве?
Конечно, нет! Путешествие на паруснике по океану – чертовски рискованная игра. С тобой может случиться все, что угодно!
А если, кроме меня, никто не будет знать, как все было на самом деле, то какая тогда разница – убийство это или просто несчастный случай?
Никакой.
Какая разница, каким образом человек умер на самом деле?
Да никакой разницы!
И кто притянет меня к суду за это?
Только я сам. Только моя совесть.
Совесть! Деннисон рассмеялся. Греки придумали эту треклятую совесть как литературную уловку. Фрейд и церковники заставляют нас относиться к ней с почтением. И все лицемерно превозносят совесть, точно так же лицемерно, как Бога, в которого на самом деле не верят, и нравственные устои, которых никто больше не соблюдает. Смех, да и только!
Деннисон читал рассказы об убийцах, которые сами признавались в содеянных преступлениях, понукаемые безжалостными угрызениями мелкой и несчастной твари – совести. Вроде бы идеальное преступление, но убийца так изглодан своей горестно стонущей совестью, что предпочитает за лучшее сдаться в руки правосудия. Подобный идиотский прием встречался у авторов достаточно часто, что приводило Деннисона в исступление.
Совесть! Ха! Он мог бы убить капитана запросто, как прихлопнуть надоевшую муху, и не почувствовать ни малейшего укола раскаяния. Точно так же, как мог укокошить того проклятого негра в Сент-Томасе, и укокошил бы наверняка, если бы этот ублюдок не взял руки в ноги и не смылся, спасая свою шкуру.
«Мне безразличны любые вопли потревоженной совести, – думал Деннисон. – Я останусь глух к ним, пока не завоюю себе место под солнцем. Убить человека? Дьявол, я делал это – и со мной все в порядке! Конечно, говорят, что на войне все по-другому. Но я не верю в эту ерунду. Я вам не какой-нибудь вшивый патриот. Как по мне, убийство – всегда убийство. И нет никакого оправдания убийству, ради чего оно бы ни совершалось.
Я легко мог бы прикончить капитана – конечно, если бы захотел».
4.
Кеч плыл на север, солнечные дни сменялись закатами и вечерними сумерками, потом приходила ночь, усыпая сияющими звездами величественный небесный свод. Стоя у румпеля долгими ночами, Деннисон смотрел на прекрасную картину звездного неба. Звезды медленно плыли по безоблачному черному небосводу, спускаясь к западу, давая дорогу новым светилам, встающим на восток. Он заново знакомился с Медведицами и Орионом, этими верными небесными спутниками. Нашел по астрономическому атласу Близнецов и Андромеду, и даже выискал Канопус, звезду, давшую имя яхте.