Человек за шкафом
Шрифт:
И вдруг что-то пошло не так. Сначала убили на войне Андрея, к чему Зоя, собственно, не стремилась. Как по ней, так лучше бы умерла Ольга, тогда Зоя, глядишь, и смогла бы перебраться к брату в Москву… Но этому плану тоже не суждено было сбыться. Илья – ее маленький Илюша, братик, кровиночка, единственная отрада в жизни – не пережил смерти сына, скончался от инфаркта всего через несколько дней после страшного известия. А эта сука Ольга даже «Скорую» ему не вызвала. Дома ее, видите ли, не было! Ну, не сволочь ли? Мужу плохо, а она шляется неизвестно где…
Похороны прошли как в тумане, да и на поминках Зоя чувствовала себя как во сне. Стерва Ольга, конечно, не придумала ничего умнее, чем объединить поминки Ильи и Андрея. Набилась куча народу, полна квартира зеленой молодежи, видимо, дружков племянничка, здоровых парней да зареванных девиц. Друзей Ильи или сотрудников по научному институту было совсем немного. Да и те, поднимая рюмки по обычаю не чокаясь, вместо того чтобы вспомнить добрым словом ее брата, сказать, каким он был замечательным, умным и талантливым, как много обещал и как мало успел сделать, говорили больше об Андрее, о том, как несправедливо, когда люди умирают столь молодыми и какая война ужасная и неестественная для цивилизованного мира вещь.
Поминая умершего брата, Зоя не плакала. Лить слезы на людях казалось ей делом постыдным, горе, постигшее ее, было слишком глубоким, слишком личным, чтобы выносить его на публику. Зоя только ела и пила, машинально отмечая про себя, что после смерти тещи и ухода старой прислуги качество закусок, подаваемых в этом доме, резко ухудшилось. Белая рыба как будто уже с душком, индейка пережарена и сухая, как подошва, а икра и водка теплые до противного, их бы еще часок-другой подержать в холодильнике… Глядя по сторонам, Зоя заметила и другие изменения в квартире. Вон на стене появился и портрет генерала, и портрет его супруги, а рядом с ними обрамленное черным фото Андрея в форме десантника. Фотографию Ильи в черной рамке Ольга повесить не удосужилась, некогда, видимо, ей было, времени, понимаете ли, не нашла. Ну, ничего, дорогая невестушка, скоро ты узнаешь, что такое нет времени. Постоишь в очередях, поездишь на общественном транспорте – без казенной-то машины… Может, и прислугу придется рассчитать. Зарплата-то у преподавателя МГУ, ясное дело, не секретарская, да хватит ли ее этой барыне, привыкшей жить на широкую ногу? Еще же сыночка-дебила опекать нужно. У парня и раньше-то с головой не все в порядке было, а теперь, похоже, совсем крышу снесло. Так и не вылазит из-за своего шкафа, сидит там, как собачонка. За все поминки ни разу даже рожу не показал…
После той поездки в Архангельское Меркулов с Тамарой начали часто встречаться, и Вилен был очень рад этому. С ней он чувствовал себя на удивление комфортно – спокойно, легко и уютно. И это было какое-то новое ощущение, не то что раньше. Встречи втроем дарили Меркулову иллюзию возвращения в молодость – а сейчас он понял не только то, что это было всего лишь иллюзией, но и то, что и в собственном возрасте, без всяких самообманов, вполне можно получать удовольствие от жизни.
Казалось бы, что может быть хорошего в старости? Когда сердце может забиться сильнее лишь при подъеме на третий этаж без лифта. Когда то и дело подводит память. Когда дни летят с ужасающей быстротой, и не успеваешь сделать и десятой части того, что успевал еще несколько лет назад. Когда врач, листая твою неприлично растолстевшую медицинскую карту, в ответ на твои жалобы лишь пожимает плечами – мол, а что вы хотите, старость не лечится. Когда поток жизни течет все медленнее, а потом и вовсе останавливается и превращается в зацветшее тиной, а позже и вовсе в гниющее болотце.
У старости особый запах, как и у детства. Но если аромат младенца нежен и приятен, то о запахе старости, увы, никак нельзя сказать ничего подобного. Врачи, наверное, считают, что это связано с особой работой гормонов. Но Меркулову всегда казалось, что это умершие с годами души начинают разлагаться в еще вроде бы живом теле. Вилен чувствовал этот запах от своих ровесников и, весьма вероятно, сам источал такой же, просто не замечал этого. Но никак не мог примириться с этой мыслью, как и с тем, что его собственная душа тоже может умереть раньше срока.
Ему хотелось жить, жить полной жизнью – даже несмотря на то, что молодость давно миновала. В зрелом возрасте тоже есть свои плюсы, и их, как ни удивительно, не так уж и мало. Самым главным подарком, который опыт дарит людям, Вилен считал умение отделять зерна от плевел. Сколько ж было в юности переживаний из-за пустяков, которые тогда казались вселенской трагедией, сколько времени и сил было потрачено на вещи, не стоившие и ломаного гроша, сколько души и нервов было отдано отношениям с людьми, которые явно этого не заслуживали! С возрастом уже все не так, уже умеешь понять, что ценно, и посвятить себя только этому… И именно такой ценностью все больше становилось для него общение с Тамарой. Теперь казалось странным, что еще какой-то месяц назад он собирался прекратить встречи с ней. Как хорошо, что он не совершил этой грубейшей ошибки! Вилен ни за что бы не простил ее себе.
Они виделись часто, не менее двух, а то и трех раз в неделю. Гуляли, если было не слишком жарко, выезжали за город, вместе обедали, подолгу сидели за чашкой кофе или бокалом прохладительного напитка на летних верандах любимых ресторанов. Разговаривали обо всем на свете. И иногда Меркулов все же уговаривал свою спутницу рассказать продолжение истории шкафа. Он немного лукавил, скрывая от Тамары, что шкаф он давно продал – его на удивление быстро купила для своей обширной гардеробной оперная певица, которую совершенно не интересовало, кому принадлежала эта вещь раньше. С материальной точки зрения эта сделка стала очень выгодной для Вилена… Но в душе, что греха таить, ему было несколько грустно расставаться со шкафом. Тем самым шкафом, который познакомил его с чудесной женщиной по имени Тамара и который, как оказалось, был не только свидетелем, но и непосредственным участником трагедии генеральской семьи.
Глава девятая
Дорога в ад
Раньше, в детстве и отрочестве, жизнь Антона всегда была наполнена музыкой. Самой разной музыкой, в зависимости от самочувствия, настроения, тех или иных событий… И даже от погоды за окном. Когда на душе было хорошо, то и музыка слышалась спокойная, мягкая, тихая. Но стоило в сердце поселиться беспокойству, например, кто-то из родных слишком долго не возвращался домой или даже просто чувствовалось в воздухе приближение грозы, как музыка изменялась, делалась совсем другой, меняла темп и тональность, становилась тревожной. Радостные минуты звучали легкими и быстрыми веселыми танцами вроде польки или галопа, торжественные праздники, такие как 9 мая, – маршами или кантатами. А если вдруг случалось что-то неприятное, ну, скажем, они с Андрюшкой вдруг ссорились и не сразу мирились, то и музыка появлялась под стать настроению – медленная, печальная.
Но с недавних пор все переменилось. После смерти деда музыка стала только печальной, а после того как следом за дедом скончалась бабушка, все богатство музыки вдруг свелось к одной-единственной мелодии. День и ночь в ушах упорно звучал «Реквием» Моцарта, от которого уже хотелось выть и лезть на стену. Измученный этой навязчивой мелодией, Антон думал, что хуже уже ничего и быть не может, но, как оказалось, ошибался. Когда пришло сообщение о смерти Андрюшки и тотчас следом за этим умер папа, вдруг настала полная тишина. Выяснилось, что это и есть самое страшное. Музыка перестала являться к нему, он больше не мог не только слышать ее, но и играть. Подходил к инструменту, садился на табуретку, клал руки на клавиши… И сидел так, не шевелясь, молча глядя в стену. Час, другой, третий… А потом вставал, закрывал крышку и снова возвращался за шкаф. Находиться еще где-либо в квартире было невыносимо – каждая вещь, каждая деталь напоминали о прошлой счастливой жизни, об Андрюшке, о бабушке, о дедушке, об отце… Даже собственная комната не приносила успокоения, потому что Антон отлично помнил те времена, когда она была еще их общей с братом детской, и мог точно показать, где стояла кровать Андрея, где лежали его вещи и игрушки и какие именно… В остальных комнатах было еще хуже, там ничего и вспоминать не надо было, все так и стояло на своих местах. Мама не стала ни от чего избавляться, оставила нетронутыми и спальню родителей, и свою с отцом спальню, и кабинет деда. Сама она туда почти не заходила, все время проводила в Андрюшкиной комнате, смотрела на его фото и плакала, изредка засыпая беспокойным сном на его кровати. Домработнице Розе или кому-то из знакомых, кто первое время заезжал к ним, почти никогда не удавалось уговорить ее поесть – Ольга только иногда пила чай да глотала чуть ли не горстями какие-то таблетки, которые ей прописал врач. Разговаривать с ней было невозможно – она как будто не слышала обращенных к ней слов и смотрела отсутствующим взглядом.