Человек за шкафом
Шрифт:
Впрочем, дело было даже не в деньгах. Триста рублей, конечно, очень большая сумма, но семья у нее не бедствует. Можно позвонить папе, рассказать все как есть, он поймет и пришлет еще денег… Но Олю не покидали мысли об этом странном человеке, Антоне. В голове не укладывалось, как можно, будучи психически больным, так виртуозно играть и, похоже, даже самому сочинять музыку? Может, хозяйка врет и никакой он не сумасшедший? Выглядит он ужасно, но мало ли… Может, он нормальный, но ему специально поставили диагноз «шизофрения», обкололи, может быть, даже запихнули в психушку, как это делали с диссидентами? Сейчас в прогрессивных газетах и журналах об этом много пишут…
Но как она его била, какой же это ужас… Что же он не борется с ней, не пытается защититься, дать отпор? Даже такой худой и истощенный, он сильнее Зои. И все же терпит ее издевательства. Почему? Почему не уедет от тетки? Негде больше жить? Но всегда же можно найти выход. Поселиться у друзей, устроиться на работу с общежитием. Почему он этого не делает? Может, и правда ненормальный, совсем не приспособленный к жизни? Или все-таки дело в чем-то другом? В том, что эта мерзкая тетка чем-то держит его здесь, запугивает, шантажирует… Что, если во всем этом есть какая-то тайна?
Страх Оли постепенно прошел, уступив место любопытству и сочувствию. Теперь она думала уже не о том, чем грозит ужасное соседство с хабалкой ей самой, а о том, как разобраться в ситуации и помочь несчастному Антону. Как бы поговорить с ним? Может, удастся узнать, что же происходит на самом деле? Интересно, насколько он вменяем, способен ли полноценно общаться, понимать собеседника, адекватно воспринимать то, что происходит вокруг него? Или он полностью погружен в свой мир, где нет привычной нам реальности, а существует только музыка? Если так, то это очень печально… Но в любом случае это никак не оправдывает злобную тетку. Что бы больной человек ни сделал, как бы ни провинился, это все равно не повод его избивать! А значит, ему надо как-то помочь…
Любимый Олин Учитель (даже думая о нем, она мысленно ставила заглавную букву в начале слова) всегда говорил, что нет худшего порока, чем равнодушие. И цитировал кого-то из классиков, утверждавшего, что только с молчаливого согласия равнодушных происходят самые ужасные преступления в мире. Оля не хотела быть такой вот равнодушной. И понимала, что если сейчас не вмешается в ужасную ситуацию, оставит все как есть, отстранится от того, что ее пугает, сбежит, то уже и на ней будет лежать ответственность за то, что происходит с Антоном. С человеком, который играет такую чудесную музыку.
Всю ночь она проворочалась, уснула только под утро, проспала всего несколько часов и, проснувшись, еще долго лежала и слушала, что происходит в квартире. Вроде бы кто-то ходит… Да, вот стукнула дверь. Потом послышался шум спускаемой воды в унитазе. Это, наверное, Зоя собирается на работу… Вот она вошла в кухню, гремит кастрюлями, наливает воду в чайник, звякает посудой… Выходить из комнаты и встречаться с хозяйкой Оле совершенно не хотелось, и она осталась в постели, только держала ушки на макушке.
Господи, как же долго это тянется! Ну сколько же можно есть, когда ж она уйдет из кухни, наконец?! Казалось, пока Зоя приготовила себе еду, позавтракала и убрала со стола, прошла целая вечность. Наконец, шум на кухне стих, и Оля снова замерла в ожидании – что дальше? Останется Зоя или уйдет? Кажется, снова шаги? Теперь уже подальше, видимо, в прихожей. Неужели одевается? Да, точно. Звякнули ключи, хлопнула входная дверь. Ну, слава тебе, господи!
Оля тут же вскочила, торопливо отодвинула свою баррикаду, потом стала одеваться. Она ждала, что после ухода хозяйки из гостиной снова зазвучит музыка, но там за закрытой дверью почему-то было тихо. Оля умылась, причесалась, привела себя в порядок. Но музыки все еще не было слышно. Некоторое время Оля походила взад и вперед по коридору, потом решилась и постучала в дверь гостиной. Тишина – только сердце от волнения выпрыгивает из груди.
– Антон, извините, пожалуйста… – она сама не знала, что сказать. А вдруг он действительно настолько болен, что не понимает слов? Оля не слишком-то разбиралась в психиатрии и понятия не имела, как общаться с такими людьми.
Из-за двери все еще не доносилось ни звука. Может, его и нет, может, он тоже ушел?
– Меня зовут Оля, я у вашей… м-м-м… тети комнату снимаю, – уже особенно не надеясь на успех, продолжала девушка. – Я слышала, как вы вчера играли… Это великолепно, просто слов нет! Знаете, я тоже имею отношение к музыке, я скрипачка, приехала на стажировку в консервато…
Вдруг дверь открылась, и она вновь увидела этого странного человека.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Он был одет во все то же старое тряпье, но теперь Оля успела разглядеть, что вещи эти хоть и дырявые и вылинявшие до белесости, но чистые. А сам Антон явно молод, гораздо моложе, чем ей показалось сначала. Скорее всего, ее ровесник. И взгляд его не назовешь совсем уж безумным, скорее это серьезный, осмысленный взгляд человека с незаурядным и богатым внутренним миром. Только очень несчастного человека, на долю которого выпало незаслуженно много страданий.
Пауза затянулась, Оля почувствовала себя неловко – Антон рассматривал ее с таким любопытством и, пожалуй, даже с восхищением, точно она была диковинной райской птицей или картиной известного живописца. И чтобы преодолеть смущение, Оля решительно произнесла:
– Можно я войду?
Нина Васильевна встретила бывшего мужа, как говорится, при полном параде. Уложила волосы, облачилась в шелковый восточный халат-кимоно – алый, с драконами. За все годы совместной, а позже и раздельной жизни Меркулов хорошо изучил характер своей супруги. Увидев Нину, сразу насторожился: с чего это она так прифрантилась? Никак деньги начнет выпрашивать? Впрочем, лучше уж откупиться от нее, чем слушать бесконечные жалобы и упреки. Во всем, что бы ни происходило с Ниной, будь то неполадки со здоровьем, проблемы на работе или невозможность купить понравившуюся вещь, виноват оказывался бывший супруг. Вилен уже привык к своей роли, но никак нельзя сказать, чтобы его это устраивало.
– Ниночка, только я сразу должен предупредить: времени у меня немного, долго засиживаться не могу. Завтра должен встать еще раньше обычного, работы очень много. – Меркулов разулся, стараясь не смотреть на бывшую жену, все еще красивую, но, к счастью, уже не привлекавшую его.
– Много работы – это счастье, – вздохнула Нина. – Устаешь, конечно. Зато чувствуешь себя нужным, востребованным.
И сама нагнулась, чтобы подать ему тапочки.
«Что это с ней? Как-то и не похоже на Нину… Не иначе что-то затеяла», – подумал Меркулов, ставя ботинки около высокого лакированного гардероба, очень удачно вписавшегося в прихожей у полукруглой арки и не загораживавшего проход в коридор. Вся обстановка этой квартиры была приобретена им.