Человек-землетрясение

Конзалик Хайнц

– Выброси эти глупости из головы! Никто не мог предположить, что он помчится ночью, как сумасшедший. – Боб осторожно развернулся на узкой дороге и вновь поехал в гору.

– Куда же ты едешь? – спросила Малу.

– Назад, в Лудон. Доложить о несчастном случае. В конце концов, мы единственные свидетели.

Наутро Гастона вытащили из ущелья. Он не был изуродован, просто сломал себе шею. Крестьяне Лудона выставили его тело в церкви, хоть он и стал на старости лет насильником. Но Бог ведь покарал его за его преступление и бессовестную

ложь. Так, во всяком случае, считали лудонские крестьяне, а Боб Баррайс приобрел для него гроб, какого наверняка не видели в Лудоне последние сто лет: с модным Христом на выпуклой крышке.

Но этого Боб уже не увидел. Когда Гастона Брилье клали в гроб, он летел в Германию. Боб был полон решимости избегать несколько месяцев Монте-Карло и наслаждаться жизнью в других местах.

Баррайсовская «Сессна», мирно жужжа, перелетала через Альпы, когда Боб заговорил с Гельмутом Хансеном, отодвинув газету, которую тот читал.

Прошедшие часы были немногословными. Когда Боб утром после драматической ночи появился в гостинице, Гельмут Хансен уже позавтракал и ждал его.

– Через час мы летим во Вреденхаузен, – сказал он без предисловий, опередив пышные приветствия Боба. – Губерт Майер ждет нас на аэродроме в Ницце.

– Есть! – Боб Баррайс сел. – Будет ли мне отпущено время, чтобы съесть бутербродик?

– Не говори глупостей! – . А чашку чая?

– По мне, так можешь выпить весь чайник! Хотел тебе только сказать, что звонил дядя Тео и стучал кулаком по трубке. Сегодня после обеда похороны Лутца.

Боб опустил голову.

– Надеюсь, от меня не требуется, чтобы я в этом участвовал?

– Ты должен хотя бы пожать руку его отцу.

– Лутц сам виноват в своей смерти.

– Возможно. Но это не причина, чтобы не проводить его в последний путь. Ты будешь готов через час?

– Конечно. Но сначала я должен заказать еще один гроб.

– Один… что? – Хансен, не веря, посмотрел на друга.

– Гроб для крестьянина Гастона Брилье. Я был свидетелем несчастного случая с ним.

– И это так безумно тронуло твое сердце, ангел мой?

Боб вскочил и вышел. Хансен задумчиво посмотрел ему вслед. Он не имел ни малейшего представления о том, что случилось прошедшей ночью, где был Боб, почему он бросил, как петлю, ему на шею Пию Коккони. После смерти Адамса вокруг Боба Баррайса был какой-то туман. Гроб. Кто такой Гастон Брилье? Откуда Боб знал его? Почему он стал свидетелем его смерти? Именно он?

Это были вопросы, на которые легче было получить ответ во Вреденхаузене, чем здесь, в Монте-Карло.

Через два часа они действительно поднялись в воздух. Губерт Майер, пилот Баррайсов, взял новый курс: через долину Роны. Здесь светило солнце, высота облаков 3000 метров.

Гельмут и Боб сидели молча рядом в вибрирующей машине, пока Боб не вырвал у друга газету.

– Хватит читать, черт возьми, скажи что-нибудь! – проворчал он при этом.

– Газеты очень интересны.

– Это что-то новое в тебе.

– Они безумно интересны, когда знаешь правду о том, что они пишут.

Боб Баррайс глубоко втянул воздух носом.

– Что ты знаешь?

– Не бывает ситуации, в которой не действовал бы закон центробежной силы.

– Поцелуй меня в задницу со своей центробежной силой. – Боб откинулся в мягком кресле. Под ними проплывали первые высокие вершины Альп, напоминающие скульптуры из снега, позолоченные солнцем. Если их вот так нарисовать, вышел бы китч. Но как многое в человеческой жизни не что иное, как пошлость и безвкусица!

– Именно так! – Гельмут Хансен сложил газету. – Именно задницей ты бы летел на скалу, а не вбок, на дорогу. Кроме того, ты сидел справа…

– Как так?

– Если Лутц был за рулем.

– Естественно.

– Но ты выпал из машины слева! Кроме центробежной силы, отказала еще и сила тяжести. – Хансен смотрел в окно, чтобы не видеть Боба. – Хотя крыша и не отлетела, ты, значит, сделал сальто через Лутца и вылетел слева. Высокое акробатическое и физическое достижение. Особенно в такой низкой машине, как «мазерати»…

Боб хранил молчание. Он смотрел в затылок Хансену и тихо скрипел зубами.

– Ты мне друг? – спросил он. Хансен медленно кивнул.

– Да. Разве я стал бы иначе тебя забирать?

– Ты когда-то спас мне жизнь.

– Это было давно.

– И тем не менее ты виноват в том, что я живу.

– Можно и так сказать.

– Ты виноват в том, чем я стал! Если бы тогда ты дал мне утонуть…

– Прекрати идиотизм, Боб!

– Ты спал с Пией?

Хансен помедлил, потом жестко сказал:

– Да.

– Она была моим завоеванием.

– Я знаю, Боб. Но ты навязал ее мне черт знает зачем!

– Может, черт действительно знает? Теперь мы квиты.

– У тебя не было долгов.

– Нет, единственный по отношению к тебе. Моя жизнь! Ты дал ее мне… а теперь ты взял то, что принадлежало мне. Ничья. Мне больше не нужно восхищаться тобой.

– Если ты это когда-нибудь делал, то был большим дураком.

– Это позади. Теперь мы на равных. И я дам тебе в морду, если ты еще раз заговоришь о своей кретинской центробежной силе. Это ясно?

– Во всяком случае, наглядно. – Гельмут Хансен повернулся к другу. У Боба были холодные глаза убийцы. – Мы действительно должны поговорить друг с другом. Наедине. Может быть, это будет вторым спасением жизни.

– Как священник! Ей-богу, как священник! – Боб оглушительно захохотал и вскочил. – Я пойду к Майеру в кабину. Меня тошнит от этого нравоучительного тона! Я пойду блевать! Бле-вать! Как святой онанист-моралист…

В 14 часов, точно, как было доложено по радио, «Сессна» пошла на посадку на фабричном аэродроме. Боб Баррайс сидел рядом с пилотом на запасном сиденье и глядел на приближавшуюся землю. Две темные точки увеличивались в размерах и приобретали очертания.