Шрифт:
Анджей Чеховский
ЧЕЛОВЕКООБРАЗНЫЙ
Перевод Е. ВАЙСБРОТА
Я шел по коридору в поисках купе номер 14, в котором было свободное место. Вот и оно. Открыл дверь: одно кресло, действительно, свободно, на другом сидит высокий смуглый брюнет. Он внимательно посмотрел на меня и, поднявшись, протянул руку.
– Попутчик?
– Да, - ответил я и сел, глубоко погрузившись в мягкое, даже слишком мягкое, на мой взгляд, кресло. Инстинктивно я потянулся включить телевизор, но,наткнувшись на гладкую стену, вспомнил, что нахожусь в купе второго класса.
Вагон
Я смотрел на своего спутника - его вдавило еще глубже: он был выше и тяжелее. Скривившиеся губы, отсутствующий взгляд.
Когда двигатель умолк и ускорение уменьшилось, мой спутник спросил:
– Вы не знаете, когда мы пройдем над каналом?
– Как обычно. Через пятнадцать минут.
– И долго мы над ним будем?
– Пять минут.
Над нами что-то щелкнуло. Видимо, мы миновали стык. Брюнет нахмурился.
– Водолеты из Кале ходят по этой же трассе?
– Нет,восточнее.
Мне показалось, что он чем-то озабочен. Верхняя лампа вдруг потемнела, стала голубой, потом снова разгорелась.
– Впрочем, все равно ночь. А жаль...
Я был удивлен.
– Вы никогда не видели водолета?
– Почему же.
– Он улыбнулся, как бы сконфузившись.
– Я же не негр из племени балуба. Видел в кино, по телевидению, а вот на море - никогда.
– Ну, что ж, - сказал я, - водолеты точно как на картинках, только немного побольше.
Он поморщился.
– Шутите... Для меня это последний случай их увидеть. Я улетаю. А там водолет не встретишь.
– Вы американец?
– спросил я.
Он замялся.
– Нет. Англичанин из Оксфорда.
Название своего родного города он произнес с гордостью, достойной истинного британца.
– И не видели водолетов?
– Речные видел. На Темзе.
Я встал и подошел к окну. Стекла были закрыты. Я нажал кнопку - жалюзи медленно раздвинулись. Внизу в темноте блестела вода канала.
– Сейчас войдем в туннель, - я снова задвинул жалюзи.
Теперь мы сидели молча. Я ждал передачи "Би-Би-Си". Их транслировали по всем каютам. В репродукторе щелкнуло и раздался голос диктора:
– Передаем новости радио "Би-Би-Си".
– Букву "Си" диктор смешно смягчал. Впрочем, может быть, виноват был динамик.
– Принц Уэльский, - начал диктор, - наградил ректора Оксфордского университета доктора Иверсона и профессора Зальцбургского университета доктора Юговича орденами за их заслуги в разработке теории Дейвиса - Германна.
– Иверсона?
– вдруг, словно очнувшись от дремоты, спросил мой спутник.
– Да. Вы его знаете? Впрочем, вы же из Оксфорда, - вспомнил я.
– А что, собственно, этот Иверсон сделал?
– Помогал Дейвису.
Он минуту помолчал.
– Как вы думаете, сколько мне лет?
– он встал, ожидая
Я взглянул на его густые черные волосы. Они напоминали искусственное волокно; блестящие, эластичные, пружинистые.
– Самое большое... ну... двадцать пять, - сказал я.
Он как будто хотел улыбнуться и не смог.
– Пятнадцать. Ровно на десять меньше, - только теперь он улыбнулся, показав зубы. Они тоже казались какими-то необычными, как нейлоновые.
Я вопросительно смотрел на этого странного человека.
– Вы не слышали об ускоренном развитии? Инкубатор, ящик, обогреватели, контролирующие автоматы... И все это в лаборатории. Потом колясочка, знаете, как в больницах: этакая кровать на колесах, четыре высоких ножки и колеса. Внутри выложено пористой резиной, потом пластиковая фольга, марля, фольга, марля... Стерильность...
– он усмехнулся.
– Вы что-нибудь поняли? Ничего, конечно же, ничего!
Я наклонился, внимательно рассматривая носки своих ботинок. Окна вагона открылись, и желтый свет ламп из туннеля залил купе.
– Значит, на вас проделывали опыты?
– спросил я спустя минуту. Вагон вибрировал все сильней, набирая скорость. Мы выезжали из туннеля, рядом мелькали длинные черточки неоновых фонарей. Внизу бежали светлые точки барьеров автострады.
– Опыты... На мне...
– он на мгновение замялся.
– А, да, опыты, - он скривился в улыбке.
– И еще какие! Вы знаете химию? Ну, хоть немного?
Я кивнул.
– Так вот: реакция в пробирке, и из этой стекляшки вылезает живой человек. Это, кажется, называется анализ... нет синтез. Конечно, синтез.
– Большая же должна быть пробирка, - пошутил я. Он как-то грустно взглянул на меня.
– Да нет. Маленькая. Маленькая пробирка-инкубатор. Ее совсем не видно в стойках аппаратуры. С ней обращаются, как с яйцом. Стерильные перчатки. А то, что внутри, должно пролежать там целый год. Должно, знаете, постареть, как вино... Нет, не знаю, как это называется. Пожалуй, все-таки не как вино, а как виноград. Вот - дозреть. Пробирку ежедневно рассматривают под микроскопом. Есть у них такой микроскоп-не микроскоп, все это под стеклом, под большим увеличительным стеклом, а над ним зеркальце и окуляр. Смотришь в окуляр и видишь... Да, а потом подъезжают с обогреваемой коляской, внизу электрические подушки, открывают клапан и раз-два готово: по стерильному желобку в стерильную коляску съезжает стерильный новорожденный.
Я улыбнулся.
– А потом... Знаете, что дальше?
– он явно оживился. Потом ребенка опускают в бассейн с питательной жидкостью, под колпак с кислородом, колют какими-то иголками. Делают искусственное молоко в лабораторных стаканах. Ребенок растет. Через год такой жизни он выглядит, как шестилетний. Да, только разум-то, как у шестилетней... ну... улитки. И ходить не умеет. Так знаете, что они делают?
Он замолчал. Окна бесшумно закрылись. Вагон тормозил. Шипели пневматики. Репродуктор несмело произнес: