Чемодан чепухи
Шрифт:
И он решил жениться.
Он решил жениться, когда стукнет без пятнадцати девять. Ровно в восемь он сделал предложение графину с водой.
Графин с водой согласился немедленно, но в пятнадцать минут девятого его унесли и выдали замуж за водопроводный кран. Дело было сделано, и графин вернулся на стол к будильнику уже замужней дамой.
Было двадцать минут девятого.
Времени оставалось мало.
Будильник тогда сделал предложение очкам.
Очки были старые и неоднократно выходили замуж за уши.
Очки подумали пять минут и согласились, но в этот момент
Было уже восемь часов двадцать пять минут.
Тогда будильник быстро сделал предложение книге.
Книга тут же согласилась, и будильник стал ждать, когда же стукнет без пятнадцати девять. Сердце его очень громко колотилось.
Тут его взяли и накрыли подушкой, потому что детей уложили спать.
И без пятнадцати девять будильник неожиданно для себя женился на подушке.
Сказка с тяжелым концом
Однажды Лунная ночь ходила-ходила, бродила-бродила, шаталась по кустам, по болотам, да и потеряла с рукава пуговку.
Лунная ночь обозлилась и начала проверку: всю ночь шарила по лесам и полям, залезала во все колодцы, ведра и сапоги, светила в окна, под кровати, в горшки и кастрюли, прощупывала чайники, сковородки, чашки и наперстки, заглянула даже в пасть кошки, когда та особенно громко заорала на крыше – все напрасно.
Так Лунная ночь и убралась спать ни с чем, мокрая и с болтающимся рукавом.
А ее пуговицу нашли рабочие на стройке в котловане да и сдали свою находку в музей, специально гоняли экскаватор.
Она теперь лежит там в витрине с надписью:
«Руками не трогать.
Вес шестнадцать тонн».
Козявка
Одна козявка решила переменить место жительства и повесила объявление:
«Куплю семечко огурца».
Тут же нашелся продавец, и козявка наняла двух рабочих муравьев с веревками, сама села в кабину, и семечко привезли и разгрузили.
До сих пор семья козявки жила в хлебной крошке, но с течением времени семья разрослась, и сидеть только на одном хлебе и воде надоело. Теперь стало легче. Жили в прежнем доме, а обедать ходили в новый, а некоторые уже и спали там прямо без мебели, только бегали к матери за хлебом. Благодаря этому семья разрослась опять, все восемьдесят детишек женились, у всех родилось еще по восемьдесят детей, завелись даже и внуки (три тысячи штыков), так что вскоре, через два часа, стало опять тесно, и козявка повесила новое объявление:
«Обмен. Меняю огуречное семечко на дыню».
А внизу козявка дописала:
«Отдаленных районов не предлагать»
Потому
Сказка о диком городе
Одна семья с некоторых пор стала отличаться особой странностью: к примеру, у папы засверкал фонарь под глазом, у мамы тоже, но под другим. У дочки во лбу появилось что-то вроде включенной лампочки, а бабушка с дедушкой начали щеголять горящими ушами.
В городе говорили разное про них – то есть, что все эти украшения появились недаром, то ли в результате взаимного столкновения при автокатастрофе на небольшой скорости, то ли, когда их поезд сошел с рельс; а некоторые прохаживались насчет домашней ссоры. Но выяснить подлинную причину никому не удавалось, семья на такие вопросы не отвечала.
А почему не отвечала: они сами ничего не знали.
Однажды зимним утром взрослые проснулись как-то одновременно, даже свет еще не зажгли, но тем не менее все вокруг кроватей было видно, светились эти самые фонари.
Кинулись будить дочь, а та тоже спит с украшением во лбу в виде шахтерской лампочки.
Девочка проснулась, кинулась к зеркалу и с плачем отказалась идти в школу.
Честно говоря, она и раньше не хотела ходить туда, а теперь все само собой и решилось – не сидеть же в школе как фара, освещая все перед собой: дети засмеют.
Что касается папы с мамой, то они нацепили большие черные очки (это зимой-то!) и в таком виде потащились на работу, где сотрудники ничего не поняли, к чему тут черные очки, и пришлось объяснять, мол, произошла авария на шоссе.
Вот бабушке и дедушке удавалось долго скрывать свои горящие уши, бабушка носила вязаный берет не снимая (как обычно), а дедушка на своей постоянной зимней шапке развязал тесемки и опустил меховые уши.
Такая маскировка некоторое время помогала.
И все бы устроилось, если бы не девочка: она в конце концов не выдержала и задорно прошлась по улице в своем новейшем виде, причем днем, свет фонарика был слабый; но ее тут же окружили так называемые друганы из класса: во-первых, почему не ходишь в школу, во-вторых, это у тебя фонарь, что ли, во лбу?
Она гордо ответила «да», и начались ее мучения, ей буквально не давали прохода ее же подружки и ребята с улицы, то они просили дать поносить фонарик-то, не зажимай, жмотина; то некоторые, оказавшись в отдалении, пуляли камушком, стараясь из-за угла попасть метко в лоб, то они все собирались группами и хохотали до слез, ну просто ржали до соплей и свинячьего визга над бедной девочкой, глядя на ее горящую лампочку!
О школе не могло быть и речи, девочка боялась, что там ей поставят пару по поведению, да и родители тоже опасались – а не отправят ли их дочку на обследование и там совместно с лампочкой не разберут ли ей лоб в научных целях, чтобы посмотреть, как все это произошло (диагноз). Девочка опасалась своих учителей, и вполне справедливо, ее и раньше-то обсуждали на собраниях то и дело и ругали за поведение, даже без такого вопиющего безобразия как лампочка.