Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман
Шрифт:
Муха, пригнувшись, побежал в кусты, от которых тянулась небольшая балка, скорее старая канава. Сотник шагал по ее дну бесшумно, и Юрко старался ступать за ним след в след. Возле самой речки, под кустом, мелькнула тень.
— Кто? — послышался встревоженный голос.
Сотник не ответил, его шмайсер сыпанул огнем, тень исчезла. Муха бросился вперед — речка здесь приходилась им по грудь, — перебрались благополучно и наконец выскочили на пожарище — обгоревшие пни тут уже обросли кустами. Они прыгнули в заросли, сотник, ловко ориентируясь в темноте, продвигался к лесу. И Юрко не отставал ни на шаг.
Видно, преследователи поняли свою ошибку, некоторые из них бросились в погоню, и пули засвистели над головой Юрка. Но через несколько шагов начинался лес, и сотник проворчал злорадно:
— Не на того напали, господа, Муху так просто не взять, Муха еще рассчитается с вами, потому что Муха ничего и никогда не забывает…
— А как же остальные хлопцы? — вырвалось у Юрка.
— Ты вышел? — коротко спросил сотник. — Ты вышел и молчи, нам сегодня сам бог помог.
Лес обступил их, густой и таинственный, сотник остановился на минуту, вытер рукавом потное лицо.
— Ну, не только бог, — засмеялся приглушенно, — хорошо, что я вечером на ту канаву глаз положил — никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь…
Юрко подумал, что выбраться им удалось не только благодаря зоркому глазу сотника — десять хлопцев полегли, прикрывая отступление, вон еще автоматы не смолкли.
Муха двинулся по опушке, не углубляясь в чащу.
— Так лучше, — объяснил, — тут заросли, и нас голыми руками не возьмешь.
— Но ведь, — заколебался Юрко, — вы говорили, что где–то здесь соберемся. А уже потом Квасово.
— Ты, парень, о себе думай, — оборвал его сотник сурово. — Тот, кто выйдет, тоже о себе будет думать. До Квасова каждый дорогу знает.
Они прошли еще с километр или немного больше. Автоматная трескотня уже не доносилась до них. Муха остановился и сказал с сожалением:
— Рюкзак остался на хуторе. Хороший рюкзак, сало там было и несколько колец колбасы. Хозяин с прибылью остался, если энкавэдэшники не заберут. — Вдруг плюнул себе под ноги: — Сволочь он, а не хозяин, оборванец проклятый, и когда только успел донести?
— Считаете, нас окружили, потому что хозяин…
— Как дважды два четыре.
Юрко вспомнил хозяина лесного хутора: в полотняной сорочке, босого и какого–то изголодавшегося, наверное, сам обнищал на лесном песке, а тут навалились из леса: давай картошку, молоко, сало, две курицы были и тех зарезали — каждый хочет сытно и вкусно поужинать, плевать ему на нищего хозяина.
А тот послал мальчишку в село — сынок у него вертелся на хуторе, шустрый мальчуган, лет десяти, а там телефон, и энкавэдэшники на машинах примчались…
— Я того хлопа не забуду… — погрозил кулаком Муха, и Юрко понял: впрямь не забудет — сотник слов на ветер не бросает, отомстит и хозяину, и мальчику.
Однако эта мысль почему–то не утешила Юрка: перед глазами стоял мужчина в грязноватой полотняной сорочке с умными глазами — маленькая частица его народа, которому они вроде бы несут освобождение и который почему–то не принимает их…
Почему?
Очевидно, хозяин с его узловатыми от работы руками знает, что Муха не отдаст ему ни одного из своих двадцати моргов, наоборот, приберет к рукам и его песчаный морг — так кто же тогда друг, а кто враг?
Юрко так и не разрешил для себя этот вопрос, продирался за Мухой по кустам, и ветви больно стегали его по лицу.
8
Черный «опель–адмирал» быстро мчался по шоссе, и резина повизгивала на поворотах. Ипполитов сидел на заднем сиденье, рядом с ним развалился его новый учитель штурмбанфюрер СС Краусс. Ипполитову тоже хотелось свободно откинуться на спинку сиденья и небрежно вытянуть ноги, но он сидел напряженно, смотрел в окно, следя за дорогой. От Берлина уже отъехали километров двадцать, машина вдруг сбавила скорость и свернула на боковую дорогу: такая же асфальтированная лента, но уже, и лес ближе подступает к ней.
Ипполитов не знал, куда они едут. Общительный Краусс охотно рассказывал о девушках и ресторанах, в этом он собаку съел, в лучших берлинских заведениях его знали как облупленного. Но Краусс замыкался в себе, когда речь касалась дела. Понимал: чем меньше будет знать пока Ипполитов о характере задания, тем лучше, секрет перестает быть секретом, если о нем знают больше трех человек. А если еще и женщина…
Женщин Краусс не обходил вниманием, считал себя одним из знатоков и почитателей прекрасной половины рода человеческого, но все его девушки почему–то были похожи одна на другую.
— Чем больше имеет девушка, — любил шутить Краусс, — тем лучше. Кому хочется обнимать кости?
В душе Ипполитов разделял пристрастия шефа, ему тоже нравились девушки в теле, и недавно, когда встал вопрос о так называемой подруге жизни для него, сразу выбрал Лиду Сулову. Своя в доску, большевиков ненавидит не меньше, чем он сам, отважная, умеет стрелять, и ума ей не занимать.
За эти дни Ипполитов и сам поверил в свою исключительность, абсолютно не сомневался, что все так и останется навсегда. Немцы — нация практичная, напрасно ничего не делают и ничего не дают. Роскошный «опель–адмирал» с кожаными сиденьями и шикарные красотки — только задаток, скоро он станет одним из героев рейха, а героев следует уважать и заботиться о них.
Правда, где–то в глубине души затаился червячок, постоянно напоминая о себе, как бы Ипполитов ни глушил его водкой. Твердо знал: одно дело ершиться здесь и совсем другое — там, за линией фронта. Но надеялся на счастливый случай, на свои способности, на стечение обстоятельств, черт его знает на что, на бога или дьявола, на обоих вместе — старался не думать об этом и жить сегодняшним днем.
Лес расступился, и дорогу преградил шлагбаум. Мрачный унтерштурмфюрер проверил документы. За шлагбаумом тянулся высокий бетонный забор с колючей проволокой сверху, вот раскрылись железные ворота, и «опель–адмирал» въехал на территорию. Сразу за воротами начиналось длинное серое здание — по существу, каменный барак с узкими зарешеченными окнами. Ипполитов не спеша вышел из машины. Старался подражать Крауссу и делать все солидно и неторопливо как человек, знающий себе цену и требующий уважения к себе от окружающих его людей.