Чемоданный роман

Белоиван Лора

Ингредиенты для браги доставались мне почти бесплатно — сахар и дрожжи хранились в дядибориной квартире мешками. На вырученные за самогон деньги я покупала сигареты, кофе и билеты на электричку до города В. На еду почти никогда не хватало, и дядя Боря подкармливал меня блинами, конфетами и кутьей. Пока я ела, он рассказывал мне постжизненные подробности про своих клиентов. Я искренне думала, что кошмары в рабочие дядиборины дни снятся мне только потому, что я ложусь спать на сытый желудок.

Кроме дяди Бори, других источников пропитания у меня на тот период не наблюдалось. Работы же не было даже в перспективе.

— Там

целый камаз лука выкинули возле гастрика, — сообщил как-то раз дядя Боря. — Говорят, в основном совсем не гнилой.

— А вы пойдете? — Я метнулась за мешком.

— Дядя Боря еще только по помойкам не лазал, — сказал дядя Боря, и впервые за время нашего знакомства я увидела в его глазах отсвет той самой генетической грусти.

В луковой куче сурово и молча копалось человек пятьдесят моих однопосельчан городского типа. Лука действительно было много — выбирай, хоть завыбирайся. Я принесла домой три мешка в шесть ходок. Вторая, пустовавшая до сих пор комната моей квартиры превратилась в овощехранилище.

— Смердит, — констатировал дядя Боря, забирая у меня партию самогонки. — Сгниет.

— Может, возьмете немного?

— Ну, не больше мешка, — согласился он и вытащил из кармана куртки сложенный в тугую колбасу мешок.

Так мой и дядиборин похоронный рацион разнообразился жареным луком. Сковородку, хоть и без ручки, мне подарил собственно дядя Боря, а трехлитровую банку растительного масла привезла с парохода Ласточкина.

В хорошую погоду из окон моей квартиры было видно город В. — как раз в районе Второй Речки. В один погожий вечер Тихоокеанский флот напал на мирное население, взорвав свой арсенал. Над апокалиптически оранжевым горизонтом взлетали ракеты и, поиграв в догонялки меж безумно красивых огненных столбов, медленно падали туда, где жили мои друзья. Я почувствовала, что в такой эстетический для них час должна быть поблизости.

Микрорайон с друзьями был оцеплен милицией и пожарными. Уехать назад домой оказалось не на чем: в пригородных поездах разместили горожан, эвакуированных из зоны риска. Искать среди них знакомых было бесполезно; где-то к ночи я берегом моря дошла до других друзей, мы выпили водки, и настало утро. По радио сказали, что никто не погиб.

— Где ты шляешься? — спрашивал меня дядя Боря. — Оно мне надо?

Оказалось, друзья с маленьким ребенком Иркой приехали вечером ко мне, ткнулись в запертую дверь, и их приютил дядя Боря, у которого среди «всякого говна» оказалось даже сырье для молочной каши. Он накормил Ирку манной, уложил всех спать на своем единственном диване и сел в кухне волноваться за меня.

Вскоре меня взяли на работу в толстый еженедельник, а у дяди Бори появилась женщина.

— Плохо человеку без бабы, — сообщил мне дядя Боря. — Мою вот Катя, блять, звать.

Рядом с дядей Борей Катяблять смотрелась как использованная промокашка. На ней были вязаная синяя безрукавка и всегда свежий фингал. Несмотря на это, она ревновала дядю Борю, была жадной до денег и плохо слышала. Выпивать с ней дядя Боря не любил.

— Мой был у тебя? — спрашивала Катяблять, всякий раз расценивая мое молчаливое недоумение как подпись под протоколом. — Ну-ну.

Этого «ну-ну» я боялась больше, чем дядибориных клиентов, над которыми он лабал свое «тум-тум-ту-тум». И в том, и в другом звукосочетаниях мне стал мерещиться знак.

Я

начала получать зарплату, но тут в магазинах кончилась еда. Дядя Боря где-то добывал совершенно феерическую снедь типа бройлерных цыплят, натурального кофе и полутуш свинины. Все это он пер сначала ко мне, где мы распиливали, разрезали, разламывали его добычу на две равные части, одну он сваливал обратно в мешок и шел домой, к Катеблять.

А потом я поменяла свою квартиру в пригороде на квартиру почти в центре города В., вышла замуж за Яхтсмена и уже больше никогда не видела дядю Борю. Однажды, правда, встретила своих обменщиков. Они рассказали мне, что Катяблять зарезала дядю Борю — 17 ран, — приревновав его к какой-то поселковой бабе.

Поселковую бабу она, правда, не смертельно пырнула: печень задела и желудок — в общем, успели спасти.

Когда я ухожу летать, то всегда с удовольствием возвращаюсь. Тут, на самой оконечности мыса Эгершельд, очень тихо. Отсюда почти не видно города В. Только море — пролив Босфор Восточный и бухту Золотой Рог. Мой дом — как пароход.

Мой дом — как взлетная полоса. Он стоит на краю земли. Очень удобно.

Мне нравится тут все, даже соседи. Например, нижняя соседка всегда занимает по тридцать. Какая бы пьяная ни была, всегда помнит, сколько раз занимала, и отдает в пенсионный день полную сумму. Я специально смотрела в магазине, но так и не высмотрела, что ж там оценено в тридцатку. Сама она говорит каждый раз новое. «Лора. Вы меня извините. Такой случай. Надо срочно ехать к сыну в больницу». «Сколько?» — «Тридцать рублей, если можно». Или. «Лора. Вы не поверите. У меня украли все деньги». «Сколько?» — «Тридцать рублей, если можно».

Алкоголичку звать Верой. Напротив нее, как раз подо мной, живет Надежда, которая никогда со мной не здоровается. А на третьем, последнем этаже нашего десятиквартирного домика, прямо надо мной, обитает престарелая одинокая Любовь. Что ни лето, тетя Люба вытряхивает с балкона половички, а у меня вечно окна настежь, так что вся пыль ко мне.

Начался купальный сезон, и я, прилетая на пляж, стала переобуваться в ласты. Однажды мне практически удалось догнать морскую утку-нырка, хотя у нее была фора метров в двести к северу, откуда дул ветер и нагонял волну прямо мне в клюв. Когда до утки оставалось рукой подать, она вспомнила про крылья и стала убегать от меня по воздуху, где я потеряла к ней всякий интерес. В российском небе над Японским морем летали два истребителя, напоминая о пограничном состоянии местности. В Японском море под российским небом плавали дети, мужчины и люди, среди которых, обутая в ласты и никем не идентифицированная, охотилась за нырками я. Нырки! Пойдемте полетаем над городом? Нет ответа.

Полетаем. Вот здание «Дальпресса»: в нем издох Толстый Еженедельник, моя сбывшаяся любовь — так часто и случается с любвями в трагических кинах и книгах, а что может быть трагичнее полета над памятным местом, на которое хочется нагадить, но которое нечаянно целуешь?

Интеллигентный Ангел не знал, как избавиться от дуры, толкнувшей не ту дверь. Красная, вспотевшая от волнения дура — шутка ль дело, на небо влезть! — порола фигню и пугала безумием. На ее дурацкой башке сбилась песцовая ушанка, из-под которой в разные стороны торчали патлы.