Черчилль
Шрифт:
Излишне говорить о философии истории Черчилля. Он был человеком действия и не увлекался умозрительными построениями. Тем не менее, он много размышлял и анализировал. Ощущение совершающегося исторического процесса и постоянное обращение к прошлому — две основные составляющие черчиллевского менталитета — направляли ход его мысли и определяли его миропонимание. В этом плане Черчилля можно сравнить разве что с другим колоссом XX века — генералом Де Голлем. Оба они полагали, что великие исторические события являются лишь отголосками более или менее отдаленных событий, уже известных мировой истории. Как тонко подметил Алан Буллок, если такой энергичный человек, как Черчилль, взялся за сочинение исторических произведений, то лишь потому, что он нашел в этом «еще один способ самовыражения, еще одно поле деятельности» [197] .
197
Интервью Алана Буллока, записанное Р. Димблеби в январе 1965 г. и опубликованное в A Selection from the Broadcasts Given in Memory of Winston Churchill, London, BBC, 1965 г., с. 52.
198
M. Эшли, Churchill as Historian, с. 12.
Если резюмировать черчиллевское понимание прошлого, то можно сказать, что оно определялось тремя моментами. Во-первых, он не разделял детерминистских взглядов на историю. Напротив, Черчилль верил в свободную волю, в свободу действия, в решающую роль личности в истории. Он верил в случай и не верил в неизбежность. В одной из глав «Мыслей и приключений», в которой речь зашла об обезличивании современного общества, Черчилль прямо поставил вопрос о роли коллективных сил и сверходаренных людей — героев — в истории. И тут же без дальнейших церемоний ответил, что история человечества — это, прежде всего история великих людей. «Мировая история — это в первую очередь эпическая поэма об исключительных людях, чьи мысли и поступки, свойства характера, добродетели и победы, слабости или преступления решали судьбу человечества». Вот почему лучше оказаться в блистательном меньшинстве ( the glorious few), нежели в безликой массе ( the anonymous innumerable many) [199] .
199
У. Черчилль, Thoughts and Adventures, 1932 г., глава «Mass Effects in Modern Life» (впервые эта глава была опубликована в Strand Mahazine в мае 1931 г.).
В то же время из этих рассуждений следовало, что примат свободного выбора означал невозможность предсказать грядущие события, и эта невозможность уже была доказана в прошлом. «Великие исторические события и мелкие происшествия повседневной жизни, — писал Черчилль во время работы над биографией герцога Мальборо, — свидетельствуют о том, что напрасно человек пытается направлять свою судьбу». Черчилль говорил, что миром правят случайность и противоречивые обстоятельства, и потому очень сложно предугадать последствия поступков, которые мы совершаем: «Порой даже самые тяжелые поражения и промахи могут привести к успеху, а самая большая удача — к катастрофе» [200] .
200
У. Черчилль, Marlborough: his Life and Times, том третий, с. 157.
Во-вторых, Черчилль уверял, что из истории невозможно извлечь урока. Прежде всего, нельзя судить о настоящем по прошлому, ведь раньше все было по-другому, и пути назад нет. А вот настоящее зачастую может пролить свет на прошлое. Например, хитрые маневры, проводимые в кабинете Ллойда Джорджа или Болдуина, помогают понять природу и характер интриг, которые в свое время плелись при дворе королевы Анны. А в Людовике XIV угадывается Гитлер. Билл Дикин рассказывал, как в 1940 году в разгар норвежской кампании, когда с флота сотнями приходили тревожные сообщения, а адмиралы теряли терпение у дверей карт-зала в адмиралтействе, Черчилль невозмутимо изучал историю нормандского завоевания. В тот момент он был поглощен событиями 1066 года и трагической судьбой несчастного Эдуарда Исповедника.
По словам Черчилля, на уроки истории нельзя надеяться еще и потому — и здесь уж ничего не поделаешь, —
И, наконец, в-третьих, исходя из диалектики истории и морали, Черчилль не только верил в суд истории — в добрых традициях выдающегося историка-либерала Эктона, оценивавшего человеческие поступки строго по принципу «хорошо — плохо», — но и представлял себе прошлое как сражение на полях черно-белого мира. Сражение добра со злом — правды с ложью, свободы с тиранией, прогресса с варварством. Черчилль относился к истории одновременно как к идеологии и как к мифу, ведь он в полной мере разделял виговскую концепцию истории.
201
Выступление У. Черчилля 8 марта 1946 г. в Ричмонде перед Генеральной Ассамблеей штата Виргиния: см. книгу Ф. Б. Чарномски The Wisdom of Winston Churchill, Allen and Unwin, 1956 г., с. 174.
С его точки зрения, эволюция, совершившаяся в Англии за все предыдущие века, сводилась к борьбе английского дворянства, знатных родов земельной аристократии, в том числе и рода Черчиллей, — всех этих «старых дубов», как их называл Бурке, против королевской власти. Сначала ради завоевания свобод и победы парламентского режима, а затем — ради величия Британии и Британской империи. И это «английское чудо» должно служить отправным пунктом при оценке прошлого. Однако эта теория вряд ли устоит перед малейшей попыткой ее опровергнуть.
Достаточно было бы, например, критического разбора биографии герцога Мальборо, этого полубога, с которым, по мнению его потомка, обошлись весьма несправедливо. Мы бы увидели, что о многочисленных и достаточно серьезных недостатках и пороках герцога автор предпочел умолчать. В книге не было ни слова даже о пресловутой жадности герцога. А ведь еще Евгений Савойский рассказывал, что Мальборо не ставил точек над «i» в целях экономии чернил! К несчастью, историку свойственно превращаться то в адвоката, то в прокурора, и Черчилль не стал исключением, хотя и утверждал, что история должна быть не только музой, но и судьей.
Владелец Чартвелльского замка
Осенью 1922 года Черчилль приобрел небольшой замок в Чартвелле, где и обосновался весной 1924 года. На протяжении сорока лет Чартвелльский замок оставался любимым жилищем Черчилля, любимым местом работы и отдыха, где он творил и размышлял. Там же жила и его семья. В замке принимали многочисленных гостей, устраивали пышные приемы.
Уинстон давно уже присматривал себе просторный дом в деревне. Когда ему предложили построенный в елизаветинском стиле Чартвелльский замок, затерявшийся среди холмов Кента и находившийся всего километрах в сорока от Лондона, Черчилль сразу же согласился, поладив с продавцом на пяти тысячах фунтов. По удачному стечению обстоятельств незадолго до этого Черчилль неожиданно получил довольно крупное наследство, и это позволило ему не только купить дом, но и обновить и перестроить его по своему вкусу, чтобы придать очарования и удобства этому сырому зданию, обезображенному тяжеловесными елизаветинскими пристройками.
Из окон замка открывался великолепный вид, да и расположен он был в живописном уголке. Площадь поместья составляла тридцать гектаров, с одной стороны его окружала холмистая местность, покрытая лугами и лесами Уилда, с другой — гряда невысоких меловых гор. Ремонтные работы быстро подвигались, и через полтора года владелец Чартвелльского замка переехал в свое поместье. Дети были в восторге от затеи отца обосноваться в деревне, однако Клементине дом пришелся не по вкусу. Муж буквально заставил ее там поселиться, и прошло немало времени, прежде чем она привыкла к замку, а потом и полюбила его.
Другой достопримечательностью замка был окружавший его сад, возделанный с большим тщанием. В этом саду Черчилль часами простаивал за мольбертом. Растения для сада в основном выбирала Клемми. Там был и садик с растениями на каменных горках, и несколько водоемов с красными рыбками. Главную же часть сада Клемми украсила гелиотропами, пионами, лилиями, фуксиями, панстемонами, мятными котовниками и азалиями. Четыре большие глицинии обрамляли розарий, окруженный невысокой оградой и засаженный сотнями чайных роз всевозможных оттенков. Чуть подальше поставили беседку, укрытую от солнца виноградником. За ней был разбит огород. Кроме того, в саду имелись теннисный корт, бассейн и лужайка для игры в крокет.