Череп императора
Шрифт:
Честно сказать, во всей рассказанной мною истории не было ни единого слова правды. Фамилии Сверчков и Палицын я придумал лишь за секунду до того, как принялся излагать врачу всю эту бредятину. Глупо, конечно, — но ведь помогло.
На стене кабинета, в котором меня попросили подождать, висел здоровенный рукописный плакат «Когда идешь к урологу-врачу, попридержи в канале всю мочу!». Я уселся в потертое кожаное кресло и от нечего делать полистал лежавшие на столе брошюры. Одна из них — «Памятка школьникам старших классов» —
— Сигареты принес? — вместо «привет» сказал Осокин, входя наконец в кабинет. Выглядел он неважно — небритый, осунувшийся, в дурацких пижамных штанах на два размера больше, чем нужно.
— Хреново выглядишь, — сказал я, протягивая ему пачку «Лаки Страйк».
— На себя посмотри.
Он сорвал с пачки целлофановую обертку, сунул в зубы сигарету и глубоко затянулся.
— Класс!
— Ну, рассказывай. Как же это тебя сюда занесло, жиголо? Забыл о технике безопасности?
— Как-как… Занесло и занесло. Пьян я был, не помню ни хрена.
— Вообще ни хрена?
— Нет, ну, что-то помню. Помню, блондинка была — это точно. Длинноногая… А кто такая, откуда взялась, куда делась — хоть убей… Тебе, Стогов, не понять.
— Да уж куда мне. Выпьешь?
— А что у тебя?
— Коньяк.
— Хороший?
— Наверное… Дорогой… В Гостином дворе купил, на втором этаже. Знаешь, там рядом с «Littlewoods’oM» есть такой славный отдельчик?
— Знаю. Выпей, если хочешь. Мне нельзя. Меня сегодня с трех часов дня колоть стали. Черт знает что за гадость колют — на задницу не сесть. Сказали, выпью хоть грамм — помру к едрене фене.
— Долго колоть-то будут?
— Послезавтра последний день. Слушай, как ты умудрился сюда пролезть? Тут же режим — чуть ли не тюремный. Что ты им там внизу наплел?
— Да так. Провел политинформацию.
— Ни хрена себе — политинформация! Меня санитар сюда по имени-отчеству позвал.
Я рассказал, как именно мне удалось проникнуть внутрь.
— Вот, блин, — расстроился Осокин. — Никогда не умел с этими придурками разговаривать.
— Зато с девушками у тебя задушевные разговоры получались. Раньше.
— Давай-давай, смейся над несчастьем товарища. Чего нового на работе?
— Лучше не спрашивай…
— Что так?
Я вытащил из внутреннего кармана плаща бутылку коньяка, отвернул пробку, сказал: «Выздоравливай!» — и сделал большой глоток. Коньяк оказался действительно классным, и я отхлебнул еще раз. Затем завернул пробку и убрал бутылку обратно в плащ. На то, чтобы рассказать Леше обо всем случившемся со вчерашнего вечера, у меня ушло, наверное, двадцать минут.
— Дела-а! — протянул Осокин, когда я закончил. — Вот это ты, парень, вляпался! Стоило на недельку загреметь в больницу…
— Если бы ты не загремел сюда, то вляпался бы сам. Степашин собирался отдать всю группу варягов под твое руководство.
— Хрен там я бы вляпался! Уж я-то этих чудиков по подземке таскать бы не стал. Парней — в клуб, девицу — в койку. Разговор короткий.
Цинизм Осокина иногда резал мне ухо. Я вытащил коньяк и приложился к бутылке еще разок.
— Точно не хочешь? — спросил я Осокина.
— Говорю же — нельзя. Что ты собираешься со всем этим дерьмом делать?
— А что с ним можно делать? С нами был капитан, пусть он и ищет убийцу. Я здесь ни при чем.
— А сам-то что думаешь? Кто завалил парня?
— Трудно сказать. Я ж не знаю их никого.
— Что — вообще никаких соображений?
— Нет, соображения, конечно, есть. Если ты спросишь мое мнение, то я бы сказал, что убийца — Мартин.
— Что так?
— Да как тебе сказать… Понимаешь, подойти в темноте к щиту, снять топор и влепить Шону по черепу мог в принципе любой. Нас там было шестеро — один убит, значит, подозреваемых остается пять. Ну я, допустим, не в счет, это понятно. Капитан тоже. Остаются трое. Девушку эту, Дебби, в расчет не берем. То есть теоретически она, конечно, могла треснуть его топором, но ты бы видел, как всажено лезвие — по самое древко… Сила удара должна быть, как у профессионального лесоруба. Честно скажу — вряд ли Дебби можно назвать профессиональным лесорубом…
— А что — очень хороша? — задумчиво почесывая подбородок, поинтересовался Осокин.
— Не то слово! Охренеть можно, какая девушка. Так что остаются двое — Брайан или Мартин. Шансы в принципе равные. Но Брайан — как бы тебе сказать? Он веселый парень. Смеется все время, пиво всем проставляет, Дебби за задницу щиплет. А этот Мартин… Во-первых, он почему-то оказался весь заляпан кровью — с ног до головы. Хотя стоял от Шона дальше всех. Во-вторых, он вчера зачем-то обманул капитана — сказал, что не перемещался, после того как в туннеле погас свет. Зачем невиновному человеку врать? А в-третьих, он… Как бы это сказать? Странный какой-то. Как робот. В бильярд играет, как машина, ни одной ошибки. Я, когда смотрел, как он шары кладет, очень, знаешь ли, живо представил, как именно он этому Шону топор в череп всадил.
— Слушай, а куда его рубанули? В какое место?
Я показал — справа на шее, почти в самое основание черепа.
Мы помолчали, и я еще разок приложился к коньяку. Вроде и разговариваем-то всего ничего, а коньяка осталось уже меньше половины.
— Да-а, в историю ты, Стогов, влип, — сказал Леша. — Капитану собираешься о своих подозрениях рассказывать?
— Не знаю… Пока, наверное, нет. Проверить бы как-нибудь эти подозрения.
— Как ты их проверишь? Спровоцируешь Мартина, чтобы он и тебя тоже рубанул топором, а потом схватишь за руку?