Черепановы
Шрифт:
В зимние воскресные дни молодежь принимала участие в традиционном развлечении — «ледяных боях». На замерзшем заводском пруду возле «вогульских кузниц» сходились жители всех поселков. «Кержаки» — Старообрядцы из Ключей шли стенкой на «заречных» или «первочастных» (жителей центральной части Тагила).
Алексею было немногим больше 20 лет, когда ему приглянулась 17-летняя крестьянская дочь Маша, и он посватался к ней. Маша согласилась стать женой молодого рабочего. Родители жениха и невесты дали согласие на свадьбу. Но женитьба для крепостного демидовских заводов была не простым делом. Требовалось письменное разрешение («билет») начальства. Достаточно
На этот раз все обошлось благополучно. По получении родительского благословения раскольничий священник обвенчал Алексея с Машей. На чистой половине черепановской избы заготовлено было свадебное угощение. Но веселились на свадьбе без шума и буйства: пьянство, как и курение, сурово осуждалось в черепановской семье.
В 1774 году родился первенец Алексея — Ефим.
Перемены в личной жизни Алексея Черепанова совпали по времени с грандиозными событиями. Осенью 1773 года до Выйского поселка дошел слух, которому страшно и радостно было верить: объявился справедливый крестьянский царь Петр Федорович, долгое время скрывавшийся под именем вольного донского казака Емельяна Пугачева. Крестьянский и казачий законный царь шел с воинскою силой, чтобы свергнуть помещичью царицу-захватчицу Екатерину, истребить помещиков, — заводчиков и воевод и дать трудовому люду «всякую вольность отеческую». Рассказывали, что пугачевский атаман Белобородов приближается к тагильским заводам.
С оглядкой — не подслушивает ли какой-нибудь хозяйский «подсыл» (шпион) — делились работные люди этими новостями, готовясь расквитаться с начальством за все перенесенное и выстраданное. Тагильчане с нетерпением ждали теперь атамана Белобородова. Правительственные горные чиновники и приказчики частных заводовладельцев были перепуганы до крайности. «Мы теперь в огне, — писал начальник отряда с Уткинского завода, расположенного в 100 километрах к югу от Тагила, — што вы, батюшки, делаете, я не знаю, пожалуйте людством подкрепите! Худо наше дело». Но «людством» (народным ополчением) подкрепить царские войска никак не удавалось: заводские жители не хотели сражаться за дело помещиков и заводчиков.
Уткинский завод был взят. Во владениях Никиты Демидова (который отсиживался в Петербурге) начиналось «самовольство» работных людей. По хозяйскому предписанию приказчики пытались сформировать ополчение против «злодеев», как они именовали пугачевцев. Но работные люди упорно отказывались вступать в отряды, а когда их сгоняли насильно — разбегались.
И на Выйском заводе приказчики напрасно пытались преодолеть «упорство людства». Староста и выборные от работных людей наотрез отказались дать пополнение для демидовских отрядов. А на Висимо-Шайтанском заводе жители открыто переходили на сторону повстанцев.
Нижне-Тагильский завод бездействовал два месяца.
Но жители отдельных заводов были слабо связаны между собой. Их сочувствие армии Пугачева часто носило слишком стихийный характер. При поддержке местных властей и заводчиков правительственные отряды отрезали Нижне-Тагильский район от повстанцев и подавили «самовольства» заводских жителей.
После разгрома пугачевского восстания военно-полицейские меры были на заводах усилены. Число стражников, надсмотрщиков, «подсылов»-провокаторов на демидовских заводах еще более возросло. В нижнетагильскую крепостную тюрьму были брошены новые узники.
Однако,
Чтобы несколько успокоить доведенных до отчаяния работных людей, в Петербурге подготавливался указ о повышении поденной платы заводским работникам: пешим до 8—10 копеек, а конным до 12–20 копеек в день.
Хотя Никита Демидов и не пошел на такую «жертву», но и он вынужден был несколько повысить расценки. В частности, лесорубы (а в их числе и Петр Черепанов) стали получать по 7 копеек в день. Заготовка сажени дров теперь могла дать Петру или Алексею Черепанову 50 копеек вместо прежних 30 копеек. Плата за поденную работу женщинам и подросткам была повышена до 6 копеек в день. И это было важно для семьи Черепановых: вместе с Алексеем проживали все его сестры. Ни одной не удалось выйти замуж, и они остались «вековухами», к великому огорчению семьи.
Алексей Петрович Черепанов отрабатывал свой «урок» на различных заводских работах, не требовавших особой квалификации: заготавливал дрова, возил уголь и руду, копал землю.
Он с нетерпением ждал, когда Ефим немного подрастет и начнет выполнять поденщину. Число членов черепановской семьи увеличивалось. В 1799 году родился второй сын, названный Гаврилой, — болезненный, слабый ребенок. Возрастали и расходы. А настоящим добытчиком в доме по-прежнему оставался один Алексей.
Выйские приказчики охотно принимали на работу 7—8-летних детей. В то время на заводе было занято 500 взрослых рабочих и более 300 подростков моложе 15 лет.
Алексей Черепанов ясно представлял себе будущее Ефима. Сначала он будет собирать остывшие куски шлака и окалины в цехах и чистить помещение. Потом его поставят на перевозку медных чушек или руды. Потом, смотришь, за усердие переведут в постоянные работники при одном из заводских цехов. И будет он получать уже не б, а 7 копеек в день. К тому же дошли до Алексея слухи и о «милостивом манифесте», коим торжественно обещано платить чернорабочим зимой 8 копеек, а летом 10 копеек в день. Может, хозяин и согласится поступать по этому «плакату». А там Ефим женится, построит себе избу, заведет свое хозяйство и будет растить новых работников.
О том, чтоб Ефим стал мастером, Алексей и не мечтал. Целая пропасть отделяла тогда чернорабочего от мастера. С давних времен сохранился обычай, что мастером мог стать лишь подмастерье, прошедший длительное обучение на заводе. Каждый мастер, ценя преимущества, связанные со своим положением, приобщал к своему ремеслу сыновей, племянников. Искусство доменного, слесарного, кузнечного мастера переходило из поколения в поколение в пределах одной и той же семьи.
Правда, замкнутость прежних ремесленных специальностей была уже сломана. Сыновья кузнецов могли стать прокатными мастерами, а дети доменщиков — учиться лить медь. Но в подмастерья, как правило, принимались дети мастеров.
Немало выйских «умельцев» гордилось своими родословными потомственных мастеров, происходивших от тульских оружейников. И Алексей Черепанов относился к этим родословным с глубоким уважением. Для него должность кричного или доменного мастера всегда казалась столь же недосягаемой, как должность приказчика. Но Ефим не хотел быть чернорабочим. Он мечтал стать «умельцем».
С ранних лет Ефима влекло к мастерству. Он готов был целыми днями починять сложный замок или выпиливать из досок затейливые игрушечные «махины».