Через две недельки – жарить!
Шрифт:
К нам подошел Валя, и сообщил, что сделал все, как требовалось, но ничего не испытал, и в чем был смысл задания, не понял.
– Через себя переступить, пройти сквозь страх… – попытался объяснить я.
– Так мне и не страшно. Просто идешь и делаешь. – Валя, со своей прической хорошиста, в коричневых сандалиях и черных носках, сказал это настолько невозмутимо, что меня кольнула зависть: самого меня все еще покрючивало от общения с англичанками.
Мы продолжили шагать и скоро свернули на более тихую улицу. Рестораны пропали, а с ними и люди. Солнце не прекращало наяривать, я еле переставлял ноги. Волосы мои нагрелись, как в бане, язык высох и чесался.
Наконец, повеяло гнилыми водорослями и соленой пеной: мы приближались к пляжу. Снова появились различные лавчонки. Я заглянул в одну из них за бутылкой воды и отстал от своих спутников. Вернувшись на улицу, я увидел в магазине напротив трех молодых скандинавок, которые рассматривали какие-то сарафаны. Вдруг меня понесло. Я подошел к ним поближе, помахал рукой и крикнул:
– Привет!
Девушки вопросительно посмотрели на меня. Движимый какой-то темной невидимой силой, я выпалил:
– Не хотите ли познакомиться с моим членом?
Это была импровизация: такого задания в списке не было, оно всплыло из подсознания, из давно забытых книг. Девушки сначала не расслышали вопроса, и мне пришлось повторить уже погромче. Они посмотрели на меня очень недобро и молча ушли вглубь магазина. Несколько мгновений я оставался стоять на месте. В голове было непривычно пусто. Скоро я ощутил, как мое лицо краснеет, а руки начинают трястись. Мелькнула мысль: «Наверное, это школьницы, о нет… Сейчас вернутся! С охранником!» Как неумелый воришка, не помня себя от страха и стыда, я бросился наутек.
Глава 4. В туалете
Я сбавил скорость лишь тогда, когда сообразил, что науськанный скандинавками воображаемый охранник уже наверняка потерял мой след. Я огляделся. Я стоял на тропе, выложенной гладкими белыми плитами, в тени высоких, неподвижных пальм. Впереди тропа разветвлялась и вела в разнообразные прибрежные заведения. Все они тоже были выкрашены в ослепительно белый цвет. В просветах пальмовой рощи виднелось бирюзовое море.
Я зашагал по тропе, она становилась все шире и оживленнее. Веру и Валю я пока не видел. Неожиданно в одном из кафе кто-то завопил:
– Хочу дрочи-и-ить!
Две курортницы, шедшие мне навстречу, остановились и стали недоуменно всматриваться в полумрак за открытыми дверьми. В меня опять как бес вселился. Снова безо всякого задания я обратился к ним:
– Интересно, что это там происходит?
– Да сегодня весь день непонятно что творится, к нам уже несколько раз подходили с таким же бредом…
– Я вам сочувствую!
Девушки, казалось, были рады встретить нормального человека и вели беседу с оживлением. Мы обменялись парой безобидных фраз. И только окончательно усыпив их бдительность, я, с какой-то достоевщинкой, чуть ли не подмигивая, огорошил их:
– А не хотите ли познакомиться с моим членом?
В ответ та из девушек, что была пониже и покрепче, чуть не набросилась на меня, но подруга схватила ее под руку и потащила за собой. Оглядываясь, низенькая выкрикивала с презрением:
– Как же вы надоели, пикаперы!
Я ощутил себя городским сумасшедшим, который распахнул свой плащ, смутил бледной плотью случайного прохожего, но не ощутил от этого ни восторга, ни возбуждения. Мне снова стало отчаянно стыдно. Все это совсем не походило на игру, о которой говорил Маэстро. Мне казалось, я понимал суть его теории и нутром чуял в ней правду, но еще острее чувствовал я собственную неспособность воплотить это понимание в жизнь.
Чесать против шерсти общества, привлекая к себе внимание, рискуя кого-то расстроить или разозлить, было для меня настолько противоестественно, что, решаясь на такое, я не мог оставаться собой. Каждый раз приходилось отключать разум и усыплять совесть. Сегодняшние упражнения за меня делал как будто другой человек, дремучий и агрессивный, который только и умел, что знакомить с членом, как попугай. Других людей он либо презирал, либо боялся. Он пытался разломать рамки грубым, неряшливым усилием, не веря по-настоящему, что такое вообще возможно.
Понурив голову, я побрел дальше. Скоро я увидел отделившихся «пацак». Они окружили скамеечку с двумя ухоженными итальянскими парнями, тыкали в них пальцами и громко и некрасиво смеялись. Итальянцы держались с достоинством, и все же смотреть на это было довольно противно. Я поспешил пройти мимо.
Наконец я заметил Веру и Валю. Они поджидали меня, сидя на травке. Оба выглядели немного растерянными, и я предположил, что их одолевают те же грустные мысли, что и меня. Я опустился на газон рядом с ними и закрыл глаза. Монотонный голос Вали вывел меня из оцепенения:
– Надо бы продолжать. Следующее по списку «подрочить в женском туалете».
– Я больше так не могу! – застонал я. Увидев недоумевающее лицо Вали, я добавил:
– Максимум, на что согласен, это поссать.
– Я могу хоть на пол посрать, – пожал плечами Валя. – Только все еще не понимаю, зачем. Ладно, пойдемте, что ли.
И действительно, через четверть часа Валя уже наяривал над раковиной в женском туалете на втором этаже «Макдональдса», а Вера снимала его на видео. Я ждал своей очереди, сидя за столиком внизу. Повсюду было турьё, и я с трудом нашел себе свободное место.
Меня захлестнула волна бессильной ненависти к окружавшим меня людям. С набрюшными сумками, детскими колясками, из которых торчало разное барахло, в растянутых футболках, с отвисшими сиськами и животами, они все как будто сговорились собраться здесь вместе, чтобы своим видом создать в моей голове максимально сильный диссонанс с высокими идеалами жарки и бросания. Мне казалось, что путь, который я избрал, был сложнее, честнее, а потому благороднее того, по которому, уютно посапывая, катились все эти бездуховные потребители. Но как же уверены они были в себе и в своем выборе! Их ничуть не волновали чугунные рамы, в которые, очевидно, было заключено их жалкое существование, им даже в голову не приходило, что эти рамы необходимо расширять!