Через Кордильеры
Шрифт:
Владельцы плодородных латифундий время от времени навещали свои богатые летние виллы в поместьях, но не задерживались там подолгу и возвращались в столицу либо уезжали за океан — в Париж, в Барселону, в Лондон. А крестьяне трудились на полях сахарного тростника и кукурузы, ткали свои шерстяные пончо, пили чичу и кукурузную водку, жевали коку и поочередно взывали то к таинственному богу господ, то к своей старой и доброй Пача-маме — Матери Земли.
Не было ни школ, ни машин, ни фабрик. Еще на рубеже нашего века единственным средством сообщения между провинцией и внешним миром были дилижансы, которые изредка отправлялись с немощеной площади Кочабамбы. Но в тридцатых годах и сюда долетели новые веяния. Появились первые автомобили, первые асфальтированные улицы в городе, электрический свет,
Запоздалое эхо промышленной революции, докатившись до Кочабамбы, потрясло основы изжившего себя средневековья, вызвало смятение и распри, высекло искры. Предприниматели вытеснили помещиков с занимаемых ими позиций и стали вкладывать излишки прибылей в землю.
Спустя несколько лет даже сам король олова, Симон И. Патиньо, не знал точно, сколько крупных поместий сумел захватить он в провинции Кочабамба. Ему принадлежит и имение Пайрумани, одно из крупнейших и наиболее продуктивных хозяйств в долине реки Рочи.
Самые большие постройки здесь — коровники, сооруженные по последнему слову техники из стекла и бетона. Специальные помещения отведены коровам для спанья. За этими спальнями идет целая серия столовых — отдельные стойла, предназначенные только для кормления коров и оборудованные автопоилками новейшей конструкции. Дальше тянутся просторные выгоны — коровий парк с тенистыми лужайками для отдыха. Это первая образцовая ферма в Боливии. Настолько образцовая, что ее управляющий ничуть не преувеличил, с гордостью заявив нам: «Даже алькальду Кильякольо не живется так, как нашим дойным коровам…»
О том, как живут сельскохозяйственные рабочие, занятые на ферме, управляющий умолчал. Ведь он заботится о дойных коровах, какое же ему дело до рабочих! Их здесь все еще слишком много, несмотря на то, что неподалеку, в городке Кильякольо, развертывает производство обувная фабрика, крупнейшее в Боливии предприятие этого рода. Она выпускает ежедневно свыше тысячи пар обуви. На фабрике Манако зарождается новый мир, совершенно чуждый остаткам окрестного средневековья. Там трудятся рабочие, которые всего несколько лег назад, надрываясь, ходили за деревянной сохой. Сегодня они смотрят на жизнь и на свою собственную судьбу другими глазами. Они организуются в профсоюзы, одеваются по-европейски, привыкают к более разнообразной еде, носят обувь, посещают кино; постепенно в них пробуждается сознание того, что в Боливии много непорядков. А еще недавно они даже и не думали об этом.
Все, что мы видим в провинции Кочабамба, на наших глазах вдруг выкристаллизовывается в наглядный пример тех перемен, которые происходят в социальной структуре многих стран Латинской Америки. Кочабамба тоже пробуждается от долгого сна и понемногу, еще очень понемногу, начинает осматриваться вокруг себя. Почти три столетия индеец жил здесь в полной темноте. Глубочайшее социальное неравенство он воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Он был беззащитен, ибо мало что умел и еще меньше знал. Теперь же он знакомится с техническим прогрессом, с письменностью, берется обслуживать машины и читать газеты. Индеец начинает думать шире и глубже, чем раньше, начинает понимать смысл и силу организации простых людей, которые до недавних пор были такими же беззащитными и безоружными, как и он сам. А в последние годы он стал узнавать о далеких странах, где больше нет королей олова, управляющих поместьями и предпринимателей, где больше нет неграмотных, где люди могут работать, если только они умеют и хотят этого, где не живут на земляном полу, без питьевой воды и без электричества. Он узнает о бесплатных школах для детей, о медицинском обслуживании для всех — и начинает задумываться над тем, почему у них самих до сих пор нет ничего подобного.
В провинции Кочабамба, как и в остальных странах Латинской Америки, технический прогресс — пусть еще не всеохватывающий и не равномерный — является первым предвестником великих перемен. Новая техника здесь служит еще старому общественному строю, но именно поэтому
На храмовый праздник в Кильякольо
— Ya completo! Esperen, esperen! Viene otro!
Мокрый от пота кондуктор старается урезонить людей, гроздьями облепивших двери фургона бродячего цирка, который здесь только по недоразумению называется автобусом, и прилагает все усилия, чтобы хоть одной ногой удержаться на подножке.
— Все занято! Подождите, подождите! Приедет следующий!
Автобусы в Кочабамбе никогда не пустуют, но сегодня любое свободное местечко берется с бою: и в самом автобусе, и на подножках, и в дверях, и на крыльях, и на крыше. От запаха пота и духоты можно задохнуться. Все, у кого есть руки и ноги, отправляются сегодня в Кильякольо, расположенный в каких-нибудь 10 километрах от Кочабамбы. Сегодня там большой храмовый праздник.
Дорога забита людьми и машинами. Городская молодежь в праздничных нарядах; среди них пестрые пончо индейцев, высокие, вроде потосийских, белые цилиндры и широкие юбки индианок; ослики и мулы с грузами овощей, глиняной посуды, мелких керамических изделий и домотканой шерстяной материи. Узлы и тележки, повозки и корзины, собаки и козы, автобусы и старые скрипучие таксомоторы, и над всей этой галдящей, грохочущей, скрипящей, гикающей и блеющей рекой — тучи пыли.
В Кильякольо все это хаотическое шествие растекается по улицам. С раннего утра городок уже переполнен людьми и животными. Раз в год на несколько дней сходятся здесь люди со всех окрестностей. Индейцы-горцы прибывают откуда-то с альтиплано, из мест, до которых немало дней трудного пути. Сюда приходят целыми семьями жители из окрестностей Кочабамбы, люди из дремучих лесов на востоке и с гор на севере. Храмовый праздник в Кильякольо — это целое событие, случающееся один раз в год.
Храмовый праздник — это коммерческое предприятие, ибо за несколько дней большинство участников растранжирит вплоть до последнего боливиано все, что с таким трудом было накоплено в течение целого года.
Храмовый праздник — это торжество кочабамбского народного искусства; это раздолье для драчунов, пьяниц, игроков и воров-карманников; это праздник молодоженов, ибо именно в эти дни заключают браки молодые индейцы и индианки с далеких, почти неприступных гор.
И это — вавилонское столпотворение.
Оно начинается в первый же день праздника, как обычно, шествием верующих. Процессию возглавляют священники под балдахинами. Среди них на высоких носилках — фигурка кочабамбской мадонны в праздничном облачении, украшенном золотым и серебряным шитьем. Хоругви, кадила, колокола, фальшивящие тромбоны и корнеты. Городские тузы, преисполненные важности. А дальше — нескончаемые толпы верующих.
«Лучшая» часть процессии — те, что идут впереди, — скрывается в церкви. И только теперь начинается сам храмовый праздник Кильякольо. Под оглушительную музыку на площадь валом валит другой людской поток. К визгу дудок и грохоту барабанов примешивается звяканье серебра. Его здесь груды; им украшены танцующие индейцы, ослы, лошади и даже старые грузовые автомобили, с трудом пробирающиеся сквозь толпы восторженной публики. Это традиционный смотр чеканного серебра — плата лабрада. Участники шествия обвешаны серебром с головы до ног. Шляпы их убраны ленточками, унизанными мелкими серебряными монетками. Подпоясаны они широкими поясами из старинных серебряных боливиано, давно уже вышедших из обращения. Эти монеты уложены на поясе подобно черепице — находящими друг на друга рядами — и напоминают доспехи средневековых рыцарей. На животах и спинах участников в такт танцевальной музыке позвякивают серебряные ложки и шумовки, ножи и вилки, миски, тарелки и тяжелые кувшины. Это шествуют богатые индейцы — торговцы и перекупщики, которые из поколения в поколение получают по наследству вместе с торговым делом родовой серебряный клад и раз в год, во время храмового праздника в Кильякольо, демонстрируют его всем на удивление.