Через Кордильеры

Ганзелка Иржи

Можно целый день ходить вокруг потосийской базарной площади, даже и не подозревая о ее существовании. Но на рассвете сюда со всех сторон начинают стекаться люди, собираясь и толпясь перед двумя большими воротами. Летками ульев кажутся в эти ранние часы два противолежащих угловых входа. Через их широкие проезды на огражденную базарную площадь проходят индейцы со стадами лам, навьюченных грузами сельскохозяйственных продуктов, лавочники со своей поклажей, овчары с тюками шерсти, мясники и зеленщицы, сапожники, ротозеи и хозяйки с сумками для покупок. Среди них есть и служанки из наиболее состоятельных домов, но в основном здесь преобладают жены

горняков с окраин. Мало кто из них обут, но все они кутаются в пестрые шерстяные платки с бахромой и у каждой на голове сверкает типично потосийская шляпа, белая как снег, тугая, как цилиндр, но вдвое выше его. У нее ровные широкие поля, тулья суживается кверху наподобие усеченного конуса. Потосийская индианка может десять лет не иметь обуви, но шляпа у нее должна быть. Это ее гордость и опознавательный знак. Каждому уже издали видно, что это женщина из города. И не из какого-нибудь городишка! Из достославного Потоси!

Правда, деревенские женщины тоже неравнодушны к таким головным уборам, однако довольствуются обыкновенным котелком.

При первой встрече с индейцами, населяющими долины вокруг Потоси, нельзя не вспомнить о пастухе из шалаша где-нибудь под Татрами. Ворсистые штаны в обтяжку ниже колен, домотканые куртки и круглые шапочки — все это из некрашеной овечьей шерсти. Но есть здесь и типичные индейцы, пришедшие с далеких гор. Их небольшие шляпы — монтерас — сделаны из черного войлока, спереди их украшает белый вязаный крест.

Но на всех этих людей наложила свой безошибочный отпечаток бедность, с которой они борются из поколения в поколение. Они хилы, недоразвиты, изнурены тяжелым трудом на убогих лоскутках горных полей, истощены однообразным и недостаточным питанием, обессилены постоянным воздействием кокаина. Растрескавшаяся кожа их босых ног почти бесчувственна и покрыта язвами, незаживающими ранками и нарывами.

По каким же дорогам шли они сюда в это морозное утро, задолго до рассвета, чтобы продать на базаре немножко кукурузы и картофеля? У нас мерзнут ноги в шерстяных носках и крепких ботинках. А индейцы на минутку прислоняются к нагретой солнцем стене — лишь бы отошли их окоченевшие пальцы — и снова натягивают на лоб постромки, взваливая на спину корзины с товаром: на базаре надо быть вовремя.

В обоих проездах за базарными воротами оборванные старухи и слепцы протягивают к прохожим скрюченные от холода руки. На камнях мостовой возле корзинок с кукурузными лепешками сидят молодые женщины, держа малюток у пустой груди. Девочка лет восьми, босая, в лохмотьях, беззвучно шевелит посиневшими губами, выпрашивая милостыню.

На площади, сразу же за воротами, навалены горы фруктов, которыми торгуют потосийские индианки в белых цилиндрах. Яблоки, груши, апельсины, бананы, манго, ананасы, дыни, гранадильяс — плоды, внешне похожие на апельсины, но с зеленой студенистой мякотью — и другие виды тропических фруктов с названиями, которых мы даже не слыхали. Они никогда не попадают на европейские рынки, так как им не перенести долгого путешествия через океан. Владелицы этих лотков, пожалуй, единственные на базаре, кому не приходится жить в постоянной нужде. Эти мелкие торговки продают фрукты, привозимые из Кочабамбы и из тропических областей восточной Боливии. У них в городе есть свои постоянные заказчики, которым не нужно считать каждый сентаво.

За ароматными «трибунами» торговок фруктами идут мясные ряды. Однако первосортного мяса тут не купишь. Выбор не велик: коровьи, бараньи и козьи головы да потроха —

мясо для горняцких семей. Любая покупка здесь — событие, и тут уж не обходится без того, чтобы как следует не поторговаться. Ведь для торговок мясом, равно как и для жен и матерей горняков, каждый боливиано означает целое состояние.

По твердому курсу продается только кока. Целые мешки сухих бледно-зеленых листочков исчезают в вязаных кисетах индейцев. Мешки страшного наркотика, по каплям высасывающего из человека все его силы и ставшего мучительным бичом, неодолимой привычкой, жизненной необходимостью. Коку покупают молча. Согласно неписаным законам о цене этого товара не спорят.

Зато насколько говорливее покупатели, толпящиеся у разложенного кучками картофеля, у кукурузы, лука, древесного угля и кореньев. В самом отдаленном уголке базара густо расположились гончары, ткачи, резчики по дереву и сапожники — каждый со своими немногочисленными изделиями. И все-таки продающих здесь больше, чем покупающих. А какие это покупатели? Чаще всего они только покопаются в сокровищах ремесленников, облюбуют себе что-нибудь, с видом знатоков осмотрят вещь и даже поторгуются, хотя заведомо знают, что купить ее не смогут.

В сапожных рядах самым ходовым товаром являются сандалии с подметкой из старых автомобильных покрышек. Впрочем, постойте! Ведь эта покрышка никогда старой не была. На подошве красуется нестершийся рисунок шины. Сапожник, сделавший эти сандалии, наверняка не покупал эту покрышку. Но попробуйте упрекнуть его в том, что он ее украл! Одна-единственная покрышка даст ему возможность прокормить семью в течение двух-трех месяцев. Если он наделает сандалии из старой шины, никто их у него не возьмет. А новой сапожнику не купить, потому что она стоит дороже, чем вся его лавчонка.

За сандалиями грудой лежат мандолины. Все они изготовлены из панцирей броненосца. Перед лавкой на корточках сидит индианка-мать, держа на коленях дочку лет шести, и ищет у нее в голове, в черных как смоль волосах. По временам она нацеливается, захватывает насекомое ногтем, быстро кладет его на зубы, щелкает и, причмокнув, проглатывает. И опять пускается в охоту за следующим мучителем.

А немного погодя мама и дочка поменяются ролями.

Ночная гостья на прощанье

Карусель событий в Потоси остановилась. Было заключено наше последнее соглашение, местное радио передало последнюю беседу, был проявлен последний снимок и отправлено последнее письмо.

Во дворе отеля стояла «татра», доверху нагруженная багажом, вымытая и подготовленная к дальнейшему пути. Часы на башне кафедрального собора уже давно пробили полночь, в нашем номере погас свет и воцарился покой. Но ненадолго,

— Иржи! Молчание.

— Иржи!

— Что… что случилось?

— Тсс! Встань, пожалуйста, но только тихо! Зажги свет и посмотри, что у меня в голове! Кто-то ползает в моих волосах.

— Таракан ползает. Ведь они лазают по всему отелю. Оставь его в покое, пусть погреется.

— Послушай, мне вовсе не до шуток. Это гораздо больше таракана. Зажги-ка свет!

— Ну ладно, сейчас. Покажи, что там такое… Мирко, не шевелись! Это… смотри, не спугни ее! А как она хорошо устроилась у тебя в волосах!

— Да ты скажи, кто это?

— Тише, а то убежит!.. Вот она!

— Мышь!.. Так убей же ее! Гранд-отель называется, «Лондрес», самый чистый отель в Потоси! Черт бы их всех побрал! Сделай же ты, наконец, что-нибудь с этой мышью!