Через Кордильеры
Шрифт:
ГОРНЯКИ РУДНИКА «ДВАДЦАТЫЙ ВЕК» В КАТАВИ, ВООРУЖЕННЫЕ ДИНАМИТНЫМИ ПАТРОНАМИ, НАСТУПАЮТ НА ОРУРО!
СЕВЕРОАМЕРИКАНСКИЕ УПРАВЛЯЮЩИЕ
И ИНЖЕНЕРЫ ЭВАКУИРУЮТСЯ!
Такого рода дюймовые заголовки заполнили первые полосы южноамериканских газет в последний день мая 1949 года, когда мы только готовились к отъезду в Боливию.
«В стране объявлено военное положение, — писали газеты Буэнос-Айреса на другой день. — Бои с войсками продолжаются. Сто пятьдесят убитых и раненых за первый день. Горняки держат североамериканцев в качестве заложников…»
Всеобщая забастовка, в подавлении которой приняли участие войска, когда регулярная полиция не оправдала возлагавшихся на нее надежд, распространилась на все рудники Боливии. Через несколько дней к бастующим горнякам примкнули железнодорожники
12
В результате всеобщей забастовки в 1952 году, стоившей около двух тысяч жизней, горняки добились проведения национализации всех рудников без выплаты вознаграждения их владельцам. Однако при окончательных переговорах за зеленым столом профсоюзные лидеры и представители государства вопреки воле горняков согласились на выплату королям олова полной компенсации, поставив тем самым экономику страны на грань банкротства. (Прим. авт.)
В Боливии мы еще застали чрезвычайное положение. На рудниках хотя и воцарилось спокойствие, но оно было внешним, кажущимся. На стенах домов в Потоси и в других селениях, которые мы проезжали, белели свежей краской крупные буквы эмблемы «PIR — Partido Izquierdista Revolucionario» — «Революционной партии левых». Разговаривая с горняками, мы чувствовали переполнявшую их ненависть к горнозаводским концернам королей олова, немало позаботившихся о кровавом подавлении забастовки. С такой же ненавистью и презрением относились шахтеры и к североамериканцам— управляющим и генеральным директорам компаний, любая встреча с которыми действовала на рабочих так, будто в глаза им швырнули соли. Обе стороны прекрасно понимали, что столь враждебное отношение к иноземцам здесь более чем оправдано.
— Они ведут себя так, словно вся Боливия принадлежит им, — слышали мы полные горечи и негодования слова горняков с рудника Паилавири. — Они диктуют нам свои законы, считая, что мы, индейцы, — это скот, не имеющий права на жизнь. А о себе воображают, будто они сверхче-ловеки…
С аналогичными высказываниями мы встречались еще не раз. Нигде в Южной Америке мы до этих пор не замечали, чтобы слова «гринго» и «нортеамерикано» произносились с таким величайшим презрением, как среди боливийских горняков. И неудивительно, что во время последней забастовки их ненависть прорвалась с такой силой, что заставила всех американцев, занимавших ответственные посты на боливийских рудниках, срочно уехать за границу, а тех, кто не успел бежать, искать защиты в американском посольстве.
Когда мы осматривали рудники, эта неугасимая ненависть чувствовалась в каждом уголке штолен; она горела в глазах, сквозила в каждом слове, в каждом движении горняков. Но было в них и нечто гораздо более сильное: гордость, сознание собственного достоинства и холодная, непреклонная решимость.
Инженер-американец, который был прикреплен к нам в качестве проводника, остановился перед группой шахтеров и достал карандаш, чтобы записать число погруженных за смену вагонеток. Никто из горняков не обратил никакого внимания на его вопрос, хотя он был произнесен по-испански; все они повернулись к американцу спиной. И эта напряженная тишина была так же красноречива, как и спины горняков.
При ближайшем рассмотрении закулисной жизни боливийских рудников многое становится значительно понятнее. Боливия была поистине фамильным владением, трех оловянных магнатов — Патиньо, Арамайо и Гохшильда. Три их компании, захватившие
Во время войны большая часть капитала, владевшего Боливией, перекочевала в Соединенные Штаты Америки. Но это была не единственная перемена декораций.
Симон Патиньо, боливийский король олова, скупил значительную часть конкурировавших с ним оловянных рудников в Малайе и тогдашней Голландской Индии, с тем чтобы занять монопольное положение и иметь возможность регулировать мировые цены на олово. Он запустил свою руку и в Европу, и в Азию, и в Америку. Он вступил в союз с Рокфеллером и по богатству стал четвертым человеком в мире. В Боливии, откуда он начал свой путь как мелкий предприниматель с когтями хищника и хваткой бульдога, после войны ему принадлежали рудники, банки и крупные поместья, адвокаты и депутаты, сенаторы и министры, газеты и законы, которые рождались в его парижском и нью-йоркском кабинетах. Патиньо мог с полным правом утверждать, что вся Боливия представляет собой его личную собственность, хотя за последние двадцать лет своей жизни он ни разу не ступил на землю этой страны.
С помощью проклятой коки
Чем дальше продвигались мы, тем труднее становилось дышать.
Мартинес, молодой горняк-мексиканец, то и дело останавливался, чтобы выровнять дыхание. Мы были на глубине 130 метров под вершиной Серро-де-Потоси, на высоте 4 700 метров над уровнем моря.
— Бревер вас сюда ни за что бы не повел, — сказал неожиданно Мартинес. — Он человечнее, чем остальные гринго, но не в его интересах делать так, чтобы вы узнали всю правду. Видите вон те маленькие дыры на склоне? Это не пробные скважины и не кроличьи норы. Там всюду работают апири.
Мы уже знали, кто такие апири. В который раз приходилось нам слышать страшную правду о детях, работающих под землей, и все же мы никак не хотели поверить, что в XX веке подобное явление может не только существовать, но и считаться вполне нормальным, как это было в минас чикас — небольших шахтах под вершиной горы Потоси. Нам казалось, что мы либо возвращаемся к злополучной эпохе промышленной революции в Англии, либо вновь перечитываем страницы «Тайного Китая» Киша [13] с его потрясающими рассказами о детском труде, о текстильных машинах, приспособленных к росту восьмилетних рабочих.
13
Эгон Эрвин Киш (1885–1948) — известный чехословацкий журналист и писатель-публицист. (Прим. перев.)
Мартинес не ограничился беглым замечанием: он задумал убедить нас.
— Вы могли бы увидеть апири за работой, но для этого пришлось бы ползком пробираться по их мышиным норам, чтобы попасть в забои. Владельцы всех маленьких шахт получают за добытую руду только три четверти подлинной ее стоимости, вернее — цены, которая установлена на больших рудниках — там, под нами. Им вовсе не хочется затрачивать свои капиталы на пустое для них дело — прокладку нормальных штреков и штолен. Поэтому больше всего им подходят для работы апири. Хозяева зарабатывают на них вдвойне. Апири можно нанять за несколько сентаво, но самое главное — апири в состоянии пролезть сквозь любую щель, ибо они маленькие. Владельцам рудников не приходится платить за вывоз пустой породы, чтобы обеспечить рабочее место забойщикам. До своих участков взрослые горняки кое-как доползают, но нагрузи их рудой — и они застрянут. Поэтому апири заняты здесь главным образом тем, что доставляют на поверхность руду в кожаных мешках, которые называются ботас.