Через миллиард лет
Шрифт:
Каждый раз, когда мы приходим пообщаться с роботом, он разыгрывает одну и ту же странную пантомиму. Тычет перепончатой лапой себе в грудь, потом показывает на нас, потом на звезды. Снова и снова. Пилазинул утверждает, что робот пытается сказать нам о своем желании показать нам дорогу куда-то – к другому сейфу или даже к планете, на которой раньше обитали Высшие. Доктор Хорккк категорически не согласен.
– Робот стремится установить наше происхождение, – говорит доктор. – Он утверждает: ни я сам, ни вы не происходим из системы ГГГ 1145591.
Мне нравится думать, что Пилазинул прав. Но пока что это всего лишь догадки. И я сомневаюсь, что доживу до того времени, когда мы узнаем что-нибудь определенное.
Необходимость общаться при помощи мимики и жестов очень раздражает.
Прошло всего три часа с тех пор, как я закончил предыдущую запись, но за это время все опять успело перевернуться вверх тормашками. Представь себе, робот разговаривает с нами. По-английски.
Стин Стин и меня отправили в пещеру сделать еще парочку снимков одного прибора, потому что первую серию запороли при проявлении. Когда мы вошли, робот возился с чем-то в углу, повернувшись к нам спиной. Он не обратил на нас внимания, и мы спокойно занялись своим делом.
Через пять минут робот выпрямился и, лязгая, подошел к нам. Он протянул одну из своих рук, а другой указал на прикрепленный к первой маленький аппарат. Я подумал, что это оружие, и окаменел.
Медленно, с трудом робот произнес:
– Говорите… слово… сюда…
Я на некоторое время потерял способность ясно мыслить. Стин Стин, судя по всему, тоже пережило сильное потрясение – колебания его мантии были видны даже сквозь скафандр.
– Он действительно говорил по-английски? – спросил я.
– Кажется, да, – ответило Стин.
Робот отчетливо повторил:
– Говорите сюда слова.
Я поднял голову и присмотрелся к той штуке у него на руке. Это было не оружие. Аппарат состоял из трубочки с надписью, на один конец которой был насажен тессеракт – ну, головоломка, четырехмерный куб. Его внутренние грани светились ярко-алым цветом.
– Ваши слова… – сказал робот. – Больше. Сюда.
Понемногу мы начали понимать, что к чему. Робот слушал все, что мы говорили в его присутствии, записывал наши слова, составил себе программу анализа, пережил тяжелую головную боль – и выучил английский. А теперь он хотел, чтобы мы пополнили его словарный запас. «Наверное, – подумал я, трубка с надписями плюс головоломка равняется некоему эквиваленту магнитофона». Я был неправ.
Стин Стин пришло к более верному заключению на долю секунды быстрее меня. Он-она – оно! – оттолкнуло меня, прижало переговорное устройство своего скафандра к светящемуся предмету на руке робота и начало быстро и отчетливо говорить – по-каламориански! Оно успело наболтать туда десяток предложений на своем родном языке, пока я не очнулся, не ухватил его-ее за скафандр и не оттащил подальше от робота.
– Убери свои грязные руки! – взвыло Стин.
– Ты, полено чертово, за каким дьяволом
– Чтобы запрограммировать его транслятор! – последовал негодующий всхрип. – А почему бы ему не научиться говорить на языке цивилизованной расы?
Меня так взбесила воинственная глупость Стин Стин, что я пропустил мимо ушей очень важную вещь, сказанную им.
– Тебе прекрасно известно, что английский – официальный язык этой экспедиции. Когда тебя включали в состав, ты согласилось с этим. Если мы решим пополнить словарь робота, то будем обучать его только одному языку, и этим языком будет…
– Кто-то должен сообщить роботу, что английский – не единственный язык во Вселенной! Вы запрещаете каламорианский, вы угнетаете нас, это преступление, это акт расового геноцида!
– Заткнись, – рявкнул я.
Ну, не было у меня сил проявлять терпимость к этому расовому бреду.
Потом наконец до меня дошла суть происходящего. Транслятор!
Ну конечно!
Трубочки с надписями и головоломки – это не два разных предмета. Это две детали одного предмета, и их нужно соединять. Они работают только вместе. И это вовсе не записывающее устройство, как я подумал раньше.
Это была машина, которая превращает неразвитые языки примитивных рас в язык Высших.
Стин мгновенно поняло, с чем имеет дело, и захотело, нарушая все договоренности, загнать в аппарат свой драгоценный каламорианский. Может быть, это действие способствовало подъему расовой гордости, но, похоже, оно похоронило наши надежды на взаимопонимание с роботом. Теперь в трансляторе сидит дюжина фраз, не имеющих никакого отношения к английскому языку. Ни один транслятор, как бы хорош он ни был, ничего толком не переведет, если его хозяин будет убежден, что бормотание Стин Стин и то, на чем говорят все остальные, – один и тот же язык.
Я предупредил Стин Стин, что, если оно повторит этот номер, я сверну ему шею. Оно посмотрело на меня довольно злобно, но отступило. Судя по всему, оно уже добилось всего, чего хотело.
Я наклонился к аппарату. И понял: я не знаю, что говорить.
Слова не шли с языка. Стин Стин, наверное, произнесло пылкий панегирик каламорианскому народу, перечислило все его непревзойденные достоинства, но я не собирался ему-ей подражать. К тому же во мне проснулась старинная боязнь микрофонов. Я стоял, нелепо согнувшись, и пытался придумать какое-нибудь полезное и достойное заявление.
Робот попытался подбодрить меня:
– Говорите ваши слова сюда.
Я спросил:
– Какие слова? Любые?
Молчание. Хихиканье Стин Стин.
– Меня зовут Том Райс, – сказал я. – Я родился на планете Земля, наша звезда называется Солнце. Мне исполнилось двадцать два года.
Я остановился, думая, что машине нужно время, чтобы переварить эти несколько предложений, давал ей передышку, прежде чем запустить следующую порцию. На самом деле останавливался зря – теперь я это знаю.