Через мой труп

Биркегор Миккель

Я всегда достаточно скромно оценивал собственное творчество и исходил из того, что все «мои» убийства в такой степени являются неотъемлемой частью рассказываемой мной истории, что их реконструкция была бы весьма затруднительна и в высшей степени бессмысленна. Все преступления я щедро одаривал целым рядом достаточно экзотических жутких деталей. Это должно было служить их отличительной чертой, своего рода моим авторским знаком, чтобы любой читатель мог безошибочно распознать, что имеет дело с одним из творений Фёнса. Кроме того, при совершении такого убийства пришлось бы преодолевать множество затруднений чисто физического характера. Чтобы совершить его в бухте Гиллелайе, убийца, прежде всего, должен был иметь доступ к лодкам. Далее, следовало устроить так, чтобы использовавшееся им снаряжение для подводного плавания невозможно было отследить. И наконец,

само преступление было совершено в районе, где постоянно, несмотря на время года, снуют различного рода лодки и суденышки. Жертву следовало обнаружить, похитить, довести до нужного состояния и умертвить до того, как ее кто-либо хватится. Для этого требуется время, а также тщательная подготовка, и при этом не должна быть упущена ни одна мелочь.

В книгах все это не составляет особого труда. Читатель, как правило, бывает настолько захвачен разворачивающейся историей, что в отношении него действуют совсем иные правила, нежели в отношении трезво мыслящего человека. События имеют для него какой-либо смысл, только если они вписываются в рамки сюжета. Увлеченному интригой человеку представляется вполне правдоподобной такая предусмотрительность злодея, которая позволяет ему раз за разом выходить невредимым из самых сложных передряг. При этом преступник успевает проделать еще массу подготовительных действий, необходимых ему для совершения самого преступления.

Разумеется, журналистам я говорил совсем не это. При ответе на этот вопрос я, как правило, пускался в пространные рассуждения о том, что в разные времена о культуре говорили как о факторе, пробуждающем в человеке нечто новое. Когда-то даже комиксы считали явлением опасным, морально разлагающим. Затем настал черед кинофильмов, видеофильмов, ролевых, а позже и компьютерных игр. Я считал, что если человек совершает убийство, то повинна в этом не дурная книга, а низменные качества натуры этого человека. Убийство будет совершено вне зависимости от того, прочтет он данную книгу или нет.

Данный аргумент не только заставлял умолкнуть назойливых журналистов — я и сам свято верил в это.

В убийстве Моны Вайс ничего похожего на здравый смысл не было. Мону не пугала вода, она не боялась нырять. Хоть какой-то оттенок смысла данное преступление приобретало лишь в силу того, что оно было совершено в строгом соответствии со сценарием — сюжетом, спонтанно разработанным мной для одной из книг.

Так что вполне могло оказаться, что Мона — не единственная жертва.

Кроме того, что это убийство само по себе было отвратительным, не следовало игнорировать тот факт, что и я оказывался невольно к нему причастным. Расправившись с Моной, некто намеренно воспользовался описанными мной приемами — вероятно, для того, чтобы бросить тень подозрения именно на меня. Этим некто мог быть какой-нибудь темпераментный поклонник Моны — один из тех неграмотных рыбаков, которому она рассказала о наших с ней отношениях, а быть может, даже имела неосторожность хвастаться ими. Она, вероятно, раздобыла экземпляр романа «В красном поле» и не придумала ничего лучшего, чем размахивать им перед носом потенциального убийцы, как красной тряпкой перед быком.

К такому заключению я пришел после целой ночи раздумий, кучи исписанных краткими заметками листков бумаги и бесчисленного количества постоянно увеличивающихся порций виски. Я был полностью уверен, что дело обстояло именно таким образом. Других вариантов попросту быть не могло. Чем больше я об этом думал, тем четче вырисовывалась в моем сознании вся картина преступления. В конце концов у меня даже возникло устойчивое ощущение, что я смогу отыскать убийцу, полистав телефонную книгу или пройдясь по главной улице Гиллелайе. Это принесло мне огромное облегчение. Теперь я уже с нетерпением ждал встречи с Вернером: мне представлялось, что мы с ним предстанем, соответственно, в ролях Шерлока Холмса и инспектора Лестрейда и я торжественным образом поведаю ему обо всем.

Да, впервые за много лет я почти радовался предстоящей поездке в Копенгаген.

5

Я погрешил бы против истины, если бы сказал, что однажды принял осознанное решение стать писателем. Скорее у меня просто не было выбора, ибо, насколько я себя помню, сочинял я всегда, даже еще до того, как толком научился писать. Будучи ребенком, я, в отличие от других детей, рисовавших машинки и домики, старательно воспроизводил буквы из газетных статей, книг и записок родителей. При этом я был убежден,

что пишу рассказы, даже когда копировал какой-нибудь список покупок. Как правило, завершив очередной такой «литературный опус», я торжественно зачитывал свой новый рассказ родителям, которые неизменно доброжелательно выслушивали меня до конца, а подчас даже поощряли кое-какими похвальными комментариями.

Когда же наконец я выучился грамоте, чтение написанного мной стало и вовсе любимым занятием. Пока на уроках рисования все одноклассники рисовали, я по-прежнему продолжал писать. Я просто воображал себе картинку, которую предстояло изобразить, и вместо карандаша описывал ее словами. Одним из первых моих произведений было — Скачущие верхом индейцы поджигают ковбойский форт пылающими стрелами.Я явственно представлял себе эту картину, и, когда читал написанный мной текст, вся сцена всплывала у меня перед глазами вплоть до мельчайших деталей. Это вызывало бурное негодование моих учителей и беспокойство родителей, поэтому время от времени я все же — в основном, чтобы успокоить их, — старался рисовать вместе со всеми. Но и в обычных моих рисунках иногда появлялись буквы: так слон у меня напоминал букву «а», дом был больше всего похож на «Д», а в голубом небе вместо птиц кружила веселая стайка буковок «м».

Когда же через пару лет уроки рисования в школе закончились, родители мои вздохнули с истинным облегчением: отныне им оставалось лишь радоваться высоким оценкам, которые их сын получал по датскому языку. Я писал заметки для школьной газеты и «издавал» рассказы собственного сочинения — с примерным трудолюбием размножал их с помощью копирки для последующей раздачи одноклассникам на перемене во время завтрака. На меня стали обращать внимание — кроме всего прочего, и потому, что делал я все это исключительно по собственной инициативе.

Поступив в гимназию, я продолжил свою творческую деятельность. Уже в первом классе я стал редактором гимназического еженедельника «Почта» и, благодаря своим саркастичным репортажам и смелым передовицам, сумел завоевать известность и признание среди соучеников. Я полностью изменил свой имидж — выкрасил волосы в угольно-черный цвет, стал носить исключительно черную одежду и слушать «The Cure». [8] По особым же поводам использовались маникюр черным лаком и тени для глаз. Я начал курить, предпочитая всем прочим сортам жуткие восточноевропейские сигареты без фильтра, а в качестве выпивки выбирал дешевое виски — как правило, «J&B» или «King Georg».

8

«The Cure» — английская музыкальная рок-группа, образованная в 1976 году.

К своему огромному изумлению, я обнаружил, что проворное перо может служить необычайно эффективным подспорьем в деле общения с особами противоположного пола, и не раз получал доказательство того, что с его помощью можно легко стащить с девушки джинсы. Все детали таких побед я, как правило, скрупулезно фиксировал на бумаге. Причем описания получались настолько живыми и реалистичными, что я даже стал приторговывать ими — продавал копии особо жаждущим любителям клубнички из числа одноклассников, которые тут же, потея от нетерпения, скрывались с записями моих похождений в руках за дверями туалета. Хотя я тщательно следил за тем, чтобы сохранять в тайне личности своих «жертв», вычислить их не составляло особого труда, а некоторые девушки даже испытывали что-то вроде чувства гордости, приобщившись к галерее моих побед. Все это лишь добавляло мне популярности среди товарищей, и вскоре вокруг меня сплотилась небольшая группа почитателей и последователей. С одной стороны, мы в лучших традициях Сирано де Бержерака убеждали одноклассниц избавиться от девственности, с другой — подделывали для нуждающихся записки учителям от родителей. Все это, разумеется, за определенную мзду. Не существовало такой проблемы, которую мы не смогли бы решить с помощью удачно составленного текста или стихотворного экспромта. Именно в этот момент у нас и возникла идея создания некоего писательского общества — своего рода «Утопии» — для творческих личностей, где единственными занятиями будут чтение и сочинительство. Мы поистине обожествляли печатное слово, проявляя при этом серьезность и благоговение, характерные скорее для благочестивых обитателей монастырей. Сейчас я не могу сдержать улыбки, вспоминая наши юношеские энтузиазм и наивность.