Через океан
Шрифт:
— Что ты тут делаешь, дуралей? — говорил он Мюрфи, тряся его без всякого почтения, — опять подсматриваешь за рабочими? Прекрасное занятие! Объясни мне, пожалуйста, чего ты думаешь этим добиться?
Петер Мюрфи глуповато улыбался, не отвечая ни слова.
— Какой же ты дурак, однако! — продолжал тот, — знаешь ли, ты заставляешь очень плохо думать о себе, и в один прекрасный день тебе может очень влететь за это. Конечно, если меня не будет поблизости, а при мне не советую колотить тебя! — добавил Кассулэ в порыве великодушия. — Неужели ты не можешь понять, что в конце концов я могу и опоздать со своей помощью? — Но Петер Мюрфи этого не понимал!
— Когда я был моряком… — сказал он однажды, не окончив своей, наверно, смутной мысли.
— Ты, моряком?.. — вскричал Кассулэ, — ты недостаточно умен для этого, мой бедный Петер! Речной моряк — еще пожалуй!..
Но альбинос пылко протестовал против этого обвинения, а так как Кассулэ продолжал сомневаться в его морских подвигах, то желание убедить своего друга возвратило Мюрфи на минуту дар слова.
— Видишь ли, мой милый Кассулэ, — сказал он с необычайной легкостью, — возможно, что у меня глупый вид, но я не всегда был таким, уверяю тебя! Петер Мюрфи, — словом, я, тот, кого зовут так, — Петер Мюрфи был славным мальчиком в твои года! Копия с тебя, настоящая копия! Можешь поверить этому!
— Мерси за комплимент! — прервал тот, смеясь.
— Но Петер Мюрфи столько пережил, у Петера Мюрфи было столько горя! — добавил альбинос уже тише, словно мысль ускользала от него.
— Так ты был моряком? — спросил Кассулэ с оттенком недоверия.
— Конечно!
— В каком флоте? В военном?
— Во флоте… в морском флоте…
— Фьють!.. А какому государству принадлежал твой флот?
— Какому государству?.. Моему, конечно!.. Я был тогда французом! — сказал Петер Мюрфи, понижая тон, прищуривая глаз и таинственно покачивая головой.
Кассулэ навострил уши, надеясь услышать еще какую-нибудь новость. Но альбинос унесся уже в своих мечтах, устремил свой взгляд в землю и не сказал больше ни слова. На этот день все было кончено.
В следующий раз он опять вернулся к воспоминаниям о своей профессии моряка и произнес имя, которое заставило встрепенуться Раймунда Фрезоля, — имя «Belle Irma», корабля, которым командовал его отец. Живо заинтересовавшись этим отрывком разговора, он подошел к обоим собеседникам, находившимся недалеко от него. Приблизившись к Петеру Мюрфи, который кивал головой как фарфоровый мандарин, Раймунд положил руку ему на плечо.
— Что говорил ты о «Belle Irma»? — спросил он. Петер Мюрфи ничего не ответил, его физиономия приобрела свое обычное тупое выражение.
— Ну! — вскричал Раймунд Фрезоль, тряся его за руку, — повтори же свои слова! Ты служил на корабле «Belle Irma»?
Ни звука: Петер Мюрфи снова впал в молчание. Пришлось отказаться выпытать у него что-либо. Раймунд с сожалением сделал это, и хотя ему казалось маловероятным, чтобы несчастный дурачок мог сообщить что-нибудь интересное о «Belle Irma», он все-таки велел Кассулэ по возможности чаще возвращаться к этому предмету.
Этот случай составил еще новое звено, соединявшее Раймунда с Петером Мюрфи, и упрочил то неопределенное положение, которое занимал последний в походном телеграфном бюро. Но вскоре другие заботы отвлекли Раймунда.
Посвятив два дня своей жене и дочери, Эбенезер Куртисс выразил желание снова заняться грандиозным проектом Раймунда Фрезоля и, казалось, все более увлекался им. Собирались, составляли сметы, занимались вычислениями.
— Вывоз нефти, — говорил он, — теперь равняется шестистам миллионам галлонов. Предположим, что мы доставляли бы эту нефть прямо в Европу по Нью-Йоркской цене с надбавкой по десять сантимов за галлон в восемь литров, и так как никто не может конкурировать с нами, то это доставит нам в год шестьдесят миллионов верной прибыли. Предположим, что мы сами даже не вели бы торговли нефтью, а пользовались бы только платой за транспорт, — результат будет тот же самый. Следовательно, допустив, что потребление нефти в Старом Свете не увеличится с проложением трубы, мы будем исправно получать доход с миллиарда франков по шесть процентов. Итак, эта труба является просто золотой россыпью, раз прокладка ее и содержание будет стоить всего одну сороковую или одну пятидесятую части этого миллиарда.
Эбенезер стал потирать руки и видя, как миллионы нагромождаются на миллионы, начал мечтать о колоссальном богатстве, превосходящем все соединенные вместе состояния Вандербильдта, Гульда и Маскау, — он видел себя уже самым богатым человеком в Соединенных Штатах и даже во всем свете, — в сущности, это было единственное понятное ему честолюбие.
Открывший ему такие перспективы, конечно, заслуживал чести быть представленным жене и Магде. Эбенезер пригласил его к обеду в следующий вторник. Помещение было очень скромное, так как вилла Куртисса считалась лишь временной квартирой нефтяного короля, в которой он, правда, проводил три четверти года, но, как он сам говорил, холостяком, — его официальное жилище было в Нью-Йорке. Две горничные и лакей-негр составляли всю его прислугу в Дрилль-Пите, тогда как в своем дворце он держал повара-француза, взятого из лучшего ресторана Соединенных Штатов, двух метрдотелей, дюжину лакеев и целый легион конюхов, о чем он охотно, даже чересчур, быть может, вспоминал при каждом удобном случае.
Но в действительности, Эбенезер предпочитал свою скромную виллу в Дрилль-Пите всем дворцам мира. Он чувствовал себя лучше в своей среде, вдали от критических взоров «этих проклятых лакеев», которые точно не признавали его «достаточно знатным для себя». Как почти и все промышленные аристократы этой страны, нефтяной король начал свою карьеру очень скромно; не более как пятнадцать лет тому назад он был простым управляющим на лесопильном заводе в маленьком городке Запада. Там он встретил теперешнюю мистрис Куртисс и женился на ней.
Мисс Смит, как звали ее тогда, соединяла в себе страшное честолюбие с замечательной практичностью. Она потребовала от своего мужа, чтобы он брал уроки арифметики и торговой корреспонденции; сама она, едва умея подписать свое имя, храбро принялась за работу и через пять-шесть лет, когда Эбенезер купил кирпичный завод в Омахе, его жена могла вести приходно-расходные книги. Строгой экономии и любви к порядку своей жены Эбенезер был обязан тем, что вскоре смог купить значительные участки в Дрилль-Пите и предпринять бурение колодцев, благодаря чему занял первое место в промышленности Пенсильвании. Поэтому Эбенезер постоянно восхвалял качества своей супруги и перед всеми оказывал ей знаки уважения.