Через реку

Голсуорси Джон

– Да, действительно.

"Наверно, всё-таки он. Но до чего же каменное лицо!" – решил Эдриен и на всякий случай спросил:

– Как вы находите Клер после суда?

– Чуть циничнее, чем обычно. Сегодня утром на верховой прогулке она довольно откровенно высказалась по поводу моей профессии.

– Как вы считаете, выйдет она за Крума?

Дорнфорд покачал головой.

– Едва ли, особенно если то, что вы сказали насчёт издержек, – правда. Она могла бы ещё согласиться, если бы чувствовала себя обязанной ему, но процесс, по-моему, только повредил Круму в этом смысле. Она его не любит по-настоящему, – так мне по крайней мере кажется.

– Корвен отучил её от иллюзий.

–

Да, лицо у него такое, что трудно предположить противное, – отозвался Дорнфорд. – Но она, на мой взгляд, создана для того, чтобы жить интересно и в одиночку. Она решительна и, как все современные женщины, выше всего ценит независимость.

– Не представляю себе Клер в домашнем кругу.

Дорнфорд помолчал и вдруг спросил:

– Про Динни вы скажете то же самое?

– Видите ли, я не могу представить себе Клер в роли матери. А Динни могу. Не представляю себе Динни то здесь, то там, словом, повсюду, а Клер представляю. Но Динни тоже не назовёшь домашней. Не то слово.

– Конечно! – пылко поддержал Дорнфорд. – Но какое нужно – не знаю. Вы очень верите в неё?

Эдриен кивнул:

– Безгранично.

– Для меня встреча с ней имела колоссальное значение, – тихо сказал Дорнфорд, – но для Динни, боюсь, никакого.

– Надо подождать, – возразил Эдриен. – Терпение – добродетель или по крайней мере было ею, пока мир не взлетел во время войны на воздух, так и не опустившись обратно на землю.

– Но ведь мне под сорок.

– А Динни двадцать восемь с лишком.

– Меняется ли положение в связи с тем, что вы мне сейчас рассказали?

– Насчёт Сиама? По-моему, да, и очень сильно.

– Благодарю.

Они крепко пожали друг другу руки и расстались. Эдриен повернул к северу. Он неторопливо шёл и раздумывал о балансе, который предполагает неограниченную ответственность каждого из любящих. Никакой резервный капитал, никакое страхование не обеспечивает и не гарантирует устойчивость этой пожизненной ценности. Любовь рождает человека на свет; с любовью он имеет дело почти до конца своих дней, занося её то в свой актив, то в свой пассив; когда же он умирает, плоды его любви, а если их нет – члены приходского совета, хоронят его и забывают. В переполненном людьми Лондоне нет никого, над кем не тяготела бы эта могучая, самовластная и неутолимая сила, с которой ни один мужчина, ни одна женщина не стали бы связываться по доброй воле. В активе – "удачная партия", "счастливый брак", "идеальная пара", "союз на всю жизнь"; в пассиве – "несходство характеров", "мимолётное увлечение", "недоразумение", "трагическая ошибка". Во всех других областях своей жизнедеятельности человек может застраховаться, изменить планы, предусмотреть разные возможности, парировать любые случайности (кроме самой неприятной из всех – смерти); в любви он бессилен. Любовь приходит к нему из тьмы и уходит во тьму. Она постоянно с ним и постоянно бежит от него. Она произвольно делает запись то на одной, то на другой стороне баланса, а человеку остаётся одно – подводить итог и покорно ждать следующей записи. Она смеётся над диктаторами, парламентами, судьями, епископами, полицией и даже благими намерениями. Она сводит с ума радостью и горем, предаётся разврату, зачинает, крадёт, убивает; она самоотверженна, верна, переменчива. Она не знает ни стыда, ни власти над собой; она строит домашний очаг и сметает его; она то безучастно проходит мимо, то сливает два сердца в одно до самой смерти. Эдриен шёл по Чэринг-кросс-род и пытался представить себе Лондон, Манчестер, Глазго без любви. Легко сказать! Не будь её, ни один из проходящих мимо сограждан не дышал бы пробензиненным воздухом ночи, ни один унылый кирпич не ложился бы на другой, ни один автобус не пролетал бы с гудением мимо, ни один уличный певец не завывал бы под не освещённым ни единым лучом небом. Любовь – всеобщий первоисточник. И Эдриен, который, роясь в древних костях, искал первоисточник человечества, который знал, что только останки любви нельзя ни откопать, ни классифицировать, ни поместить под стекло, думал о том, подойдут ли друг другу Дорнфорд и Динни…

А Дорнфорд, возвращаясь в Харкурт Билдингс, был ещё глубже погружён в размышления о себе и о Динни. Ему под сорок! Он должен осуществить своё непреодолимое желание. Теперь или никогда! Он должен жениться, иметь детей, иначе он опустится до уровня обыкновенного карьериста. Одна Динни способна придать вкус и смысл его жизни, похожей сейчас на недопечённый хлеб. Она стала для него… Чем только она для него не стала! И, проходя под узкими порталами Мидл-Темпл Лейн, он спросил учёного собрата, как и он, направлявшегося домой, чтоб отбыть ко сну:

– Кто будет победителем дерби, Стабз?

– А бог его знает! – ответил учёный собрат, размышлявший о том, зачем он в последний раз пошёл с козырей, хотя делать это не следовало…

А на Маунт-стрит сэр Лоренс, надев свой чёрный шёлковый халат и войдя в спальню жены, чтобы пожелать ей доброй ночи, увидел, что леди Монт в чепце с лентами, который так её молодил, полулежит в кровати, и присел на край:

– Ну что, Эм?

– У Динни будет двое мальчиков и одна дочка.

– Чёрт его знает, что будет! Цыплят по осени считают.

– Вот увидишь. Поцелуй меня покрепче.

Сэр Лоренс наклонился и выполнил просьбу жены.

– Когда они поженятся, – продолжала леди Монт, закрывая глаза, – она ещё долго будет замужней только наполовину.

– Лучше быть ею наполовину вначале, чем вовсе не быть в конце. Но с чего ты взяла, что она пойдёт за него?

– Сердцем чувствую. В решительную минуту женщина не допустит, чтобы её обошли…

– Инстинкт продолжения рода? Гм!..

– Хоть бы он попал в беду и сломал себе ногу…

– Намекни ему.

– У него здоровая печень.

– Ты-то откуда знаешь?

– Белки глаз у него голубые. Смуглые мужчины часто страдают печенью.

Сэр Лоренс поднялся.

– Мне нужно одно, – сказал он, – чтобы Динни научилась интересоваться собой. Тогда она выйдет замуж. А в конце концов это её личное дело.

– Кровати – у Хэрриджа, – изрекла леди Монт.

Сэр Лоренс приподнял бровь. Эм неисправима!

XXXVII

Та, что не интересовалась собой и тем самым вызывала интерес к себе в стольких людях, получила в среду утром три письма. Первое, которое она распечатала, гласило:

"Динни, родная,

Я сделала попытку расплатиться, но Тони не согласился и вылетел от меня, как ракета, так что я опять стала совершенно свободной. Если что-нибудь узнаешь о нём, сообщи.

Дорнфорд с каждым днём выглядит всё более интересным. Разговариваем мы с ним только о тебе, за что мой оклад повышен до трёхсот фунтов.

Привет тебе и всем нашим.

Клер".

Второе вскрытое ею письмо гласило:

"Дорогая Динни,

Я всё-таки решил остаться. В понедельник прибывают матки. Вчера заезжал Масхем, был очень деликатен: ни слова о процессе. Пытаюсь заняться птицеводством. Вы меня страшно обяжете, если узнаете, кто уплатил издержки, – это не выходит у меня из головы.

С бесконечной признательностью за Вашу неизменную доброту.

Всегда Ваш

Тони Крум".

Третье прочитанное ею письмо гласило: