Через тернии к звёздам
Шрифт:
– Какое у Вас доброе сердце, мисс Руни, – заговорила миссис Джонс, – Господь Бог всё видит, и он увидел и Ваши щедрость и сострадание. Он обязательно отплатит Вам тем же!
– И ты не жалеешь этих туфель? – спросил мистер Уанхард достаточно серьезно.
– Нет, – ответила Руни, – я знаю, что они дорого стоят, но мне сейчас не нужны новые туфли, их вообще не видно под платьем, а она ходит босая.
После слов девочки, миссис Джонс поспешила вытереть накатившие слезы, и прошептала: «Да хранит Господь эту добрую душу!».
– Ты сделала правильно, Руни, – проговорил мистер Уанхард. – я горжусь твоим поступком.
В этот момент послышались шаги вниз по лестнице, и любопытная мисс Руни изогнула поясницу и повернула голову, чтобы увидеть того, кто спешит к ним вниз.
Застегивая на ходу золотые пуговицы, в переднюю вышел Джон. И Руни улыбнулась ему:
– Добрый день!
– Здравствуйте, юная мисс, – ответил он ей, – как Ваш день?
– Просто замечательно, я сегодня отдала одной девочке туфли, – говорила она, – они ей нужнее, она была босиком.
– Замечательно, мисс Руни! Вы можете гордиться собой.
– Спасибо большое, Джон.
Девочка повернулась обратно к отцу и широко улыбнулась, сияя своими шоколадными глазами.
– Я правильно поступила, – проговорила она отцу.
Тот в ответ кивнул, и поцеловал её ручку.
Глава 2. Холод маминых прикосновений
Время шло, и Руни взрослела, а вместе с этим удивительно хорошела. Её милые детские черты стали превращаться в девичьи, становились нежнее и утончённее. Брови удлинились и изогнулись, делая её взор выразительнее, а светлые ресницы потемнели и стали казаться длиннее. Кончик носа заострился, и порой Глэдис узнавала в дочери свою сестру Блодвен. Но вот только её дочь отличалась удивительно добрым нравом и некоторой сердобольностью. Пусть девочка и взрослела, но детская приятность и некоторая непосредственность её не покидали. Она жалела бедняков, бездомных животных и вдов, которые оставались с детьми на руках и без средств к существованию. Мисс Уанхард всегда поддерживала дочь и её порывы помочь близким, поэтому они продолжали продавать платья Руни барахольщику на рынке, и там же покупали что-нибудь к столу, давая возможность людям заработать на своём товаре.
Иногда, глядя на свою дочь, Глэдис удивлялась, как девушка, которая является частью семьи Россер – семьи эмоциональных, гордых и несколько враждебных к миру людей, может быть такой добродушной. Она успокаивала себя, что вся нежность души её дочери досталась ей от бабушки Нерис, и верить не хотела, что это может быть проявление родства с семьёй Хорсфорд.
Когда Руни исполнилось десять, владелец «Золотого яблока», мистер Хорсфорд-старший, связывался с Глэдис. Явиться в Нерис-Хаус он не осмелился, поэтому отравил записку, в которой сообщил, что очень сильно хотел бы познакомиться со своей внучкой, особенно сейчас, когда его настигла неизлечимая болезнь. Но Глэдис с таким упорством убеждала себя, что Руни это только её дочь, и ничего в ней от Хорсфорд нет, что в ответном письме написала, что он не является дедушкой Руни и знакомиться им, нужды нет. Когда через месяц мистер Хорсфорд всё же стал чувствовать себя лучше, Глэдис лишь убедилась в своём решении. Она боялась, что если её дочь начнёт тесно общаться с семьей родного отца, то обязательно станет как он. А столько лет спустя в её памяти ещё был яркий образ «Пяти ступенек», чёрного коня, которого пытался объездить Уильям и темноты их спальни. Ещё большей болью в ней откликались три могилы братьев Блэкуотер и яркие рыжие волосы их матери. Поэтому где-то в глубине себя Глэдис понимала, что в первую очередь она боится, что никогда не сможет забыть ужас прошедших годов, если её дочь будет своей в «Золотом яблоке» или в «Пяти ступеньках». Каждый раз страшная режущая боль сковывала её сердце.
При этом она предпочитала всё держать в тайне. О письме от Хорсфорда-старшего не знал ни Энтин, ни мисс Нидвуд, и уж тем более ни сама Руни. Она переживала, что её решение не одобрит супруг, более того, если бы Руни узнала, что у неё есть дедушка, то поспешила бы с ним познакомиться под любым предлогом, и мало ли до чего могло дойти, а Глэдис ставила своей целью в первую очередь – защита Руни от сомнительных связей. Поэтому девочка могла общаться только с родителями и их близкими друзьями, например, со своими крёстными мистером Ледисбридж и миссис Эванс-Холл.
Но главным человеком в жизни Руни всегда была её мать. Глэдис обожала свою маленькую принцессу, пусть с каждым годом она прекращала таковой являться. Вдвоём они проводили очень много времени, хотя бы просто потому, что когда мисс Нидвуд не стало, учёбой Руни занялась именно Глэдис. Она контролировала её обучение в школе. Помогла ей обучиться читать, писать, считать. Вместе они заучили несколько песен на валлийском языке, которые когда-то давно для Глэдис пела её мать. Это сделало связь между ними такой тесной, что Руни за спиной начали называть «хвостик», так как Руни всегда и везде следовала за матерью.
Вместе они закупали продукты в дом, выбирали портьеры, меняли ковровые покрытия, туда где это было необходимо, но обе считали, что розовая комната (небольшая гостиная с камином, которую когда-то обустроила Нерис Россер) должна оставаться неприкосновенной. Она была центром материнской любви и памяти, ведь не просто так белый особняк назывался Нерис-Хаус. Вместе они и ходили на рынок, где по старой памяти продавали вещи Руни, из которых она выросла. И когда приближалось, тринадцатилетние девочки они в очередной раз пошли на рынок, прихватив с собой пару платьев.
Вдвоём они прошли мимо прилавков с овощами, Глэдис тщательно осмотрела продаваемый картофель и попросила немного взвесить, а мало заинтересованная этим Руни в этот момент рассматривала серых птиц, которые лениво ходили вокруг и клевали что-то с земли. Они были откормленными, перья их блестели, и они могли смело послужить обедом для кого-нибудь из бедняков. Затем они всё же прошли глубже в рынок, и Глэдис повела дочь в сторону скупщика ношенной одежды. Она уже знала, что назовёт символическую цену, но прикидывала какую, поэтому обращала мало внимания на окружающих людей.
– Мисс, мисс, – торговец явно был рад её видеть, – снова платья Вашей дочери.
– Да, два платья, – ответила Глэдис.
Руни же в этот разговор не вникала. Она разглядывала других торговцев и то, что они предлагали. С одного из прилавков свисали разноцветные ленты, явно бывшие до этого в пользовании, так как на некоторых них были явными, грубые затяжки. Кто-то торговал шляпами с большими разноцветными перьями, но они совершенно не нравились Руни. Казались слишком тяжелыми и крупными – на голове женщины такой головой убор выглядел бы слишком вульгарно. Руни проводила свой взгляд дальше и вдруг замерла. Между прилавками шли двое мужчин, их слегка покачивало от слабости, кожа на босых ногах казалась сероватой, и первая же мысль, которая возникла в голове девочки: «Надо бы принести в следующий раз туфли отца, которые он уже не носит», но когда вдруг один из них закашлял, Руни почувствовала, как внутри неё всё сжимается от ужаса.
– Мам, они кажутся больными, – произнесла Руни, и Глэдис, положив на деревянный прилавок платья, подняла взгляд на двух мужчин, что шли между продавцами рынка.
Глэдис мысленно согласилась с дочерью. Они были слишком худы и бледны, чтобы считаться здоровыми. Один из них был бледен настолько, что его кожа слилась бы со свежим снегом. Волосы были же чёрными, сальными, слипшимися, словно он спал головой в грязи. Одежда на них была старая, потертая, на коленях были дыры, и миссис Россер вдруг задумалась, что на рынок можно приносить и устаревшие костюмы Энтина.