Через вселенную
Шрифт:
Перед тем, как идти туда, мы обсуждаем правду.
— Это она убила Харли, — говорю я. — Правда. Когда он услышал, что мы никогда не выберемся с корабля… — слова застревают в горле.
— Он не смог жить с этой правдой, — заканчивает за меня Старший.
— Нужно было догадаться, что замороженных убивает не Старейшина. Очевидно было, что ты начнешь докапываться до истины, а ведь он хотел скрыть ее от тебя и от всех остальных.
Старший опускает глаза на свои руки, потом смотрит на
— Мне кажется, нельзя рассказывать им правду, точнее, всю правду.
Я хочу возразить, но Старший меня перебивает.
— Я боюсь, что правда убьет их всех, как убила Харли. Это серьезная правда, трудная правда. Нельзя просто обрушить ее на них. Люди должны сами до нее дойти.
Старший поднимается на уровень хранителей один. Он встанет на возвышение и расскажет людям, которые впервые в жизни начинают чувствовать, часть правды, но не всю.
Он скажет, что теперь он — Старейшина. Что прежний Старейшина мертв.
Расскажет о фидусе, о гормонах в воде, о том, что Сезон создавали искусственно.
Они будут злиться, они будут в ярости, но потом поймут, что чувствуют, и поймут, что Старший поступил правильно.
Он расскажет им о двигателе, но не станет говорить, насколько мы отстаем от графика. Всем, кто хоть немного интересуется науками, механикой, техникой, будет предложено пойти с механиками посмотреть на двигатель и попытаться помочь ученым решить проблему.
Старший не расскажет им об Орионе и о замороженных.
Но и скрывать все это он тоже не будет. Пока он открывает им всю правду, которую сейчас можно открыть, я записываю все, что знаю, на листках из блокнота, который мои родители взяли с собой с Земли. Я сложу их пополам и оставлю в Регистратеке. Пусть их найдет тот, кто ищет.
Многие не станут искать. Им не захочется знать, они не будут доискиваться истины. Другие будут — но не поверят ей. Но некоторым она будет нужна, как воздух, и они отыщут ее и примут такой, как она есть.
Потом мы со Старшим будем работать в Регистратеке. Я перепишу, сколько смогу, ложную историю. Вся информация о прошлом Земли станет доступна жителям корабля. А люди Старшего начнут записывать историю, как было раньше, чтобы люди знали, что они — не просто забытые тени с корабля, плывущего в пустоте.
А теперь я открываю свой синий блокнот, в котором осталось несколько чистых листов. Подношу ручку к первой странице и медленно вывожу первые слова.
Мои любимые мама и папа!..
76
В первую ночь после того, как Старейшина умер, а Орион стал куском льда, я думал о том, что у нас с ними общая ДНК и все же я совсем другой человек. Правда о корабле сломала их обоих, но по-разному, превратив одного — в диктатора, а другого — в психопата.
Нас трое, и мы — одно. Мы делим знания, генетический материал и правду. Но один укрыл ее под слоем лжи и контроля, другой попытался бороться с ней хаосом и убийствами, а я… ну, я пока еще не достиг ее дна. И не знаю, что с ней делать.
Солгал ли я своему народу, не рассказав об Орионе?
Правильно ли было открывать им путь к правде, которая может убить их, как убила Харли?
Какое право я имею распоряжаться правдой, если самое большое счастье для меня — то, что Орион никогда не сможет рассказать правду Эми?
И вообще, так ли я отличаюсь от Старейшины и Ориона, если позволю ей верить в ложь?
Прошлое
Старший
Вот что произошло.
Вот — правда.
Я смотрел на нее сквозь лед и стеклянный ящик. И она была другая. Совсем другая. Мне никогда не увидеть закат на Сол-Земле, но вот он, передо мной — ее волосы, плывущие во льду. Кожа белая, словно овечья шерсть. Она — моя ровесница.
Она никогда не поймет.
Потом я снова спустился туда, смотрел и мечтал. Думал, сколько всего она смогла бы рассказать мне о Сол-Земле. О том, что она — единственная из всех на этом проклятом корабле — она была бы моего возраста, когда начнется Сезон.
Я больше не был бы один.
А потом я услышал его. Тихий шепот у меня в голове, едва слышный голос, на который я почти — не обратил внимания.
Он задал вопрос. И вопрос этот был:
А что, если ее отключить?
Сначала я от него отмахнулся. Голос становился все громче. И громче.
Он вопил.
И, просто чтобы заткнуть его, я протянул руку, повернул выключатель в ящике над замороженной головой Эми и глядел, как огонек сменился с зеленого на красный.
И голос у меня в голове облегченно вздохнул, и зашептал слова утешения, и пообещал, что она улыбнется мне, когда растает лед.
Я собирался ждать прямо там, быть рядом, когда она зевнет, потянется и встанет из контейнера. Быть рядом, когда ее глаза распахнутся, а губы сложатся в улыбку.
И тут я услышал…
…как, прячась среди теней, Орион бормочет что-то самому себе — но тогда я не знал, что это он. Клянусь, я не знал, что это он наблюдает из темноты.
И я побежал к лифту, поднялся в сад и притворился, что вовсе не оживлял никакой девушки щелчком выключателя.
И тут завыла сирена.
И ее вой — ay! ау! — слился с криком Эми.
С криком боли.
А потом — отчаяния. Горя. Разбитых надежд и грез.