Чёрная эстафета

Васильев Владимир Николаевич

«Назовусь Эдуардом, – мечтательно подумал Павел. – И фамилию надо позаковыристей… Рерих, например. Эдуард Рерих. Обтекаемо и значительно.»

Додумать ему помешал писк компьютерного бластера – система наведения завершила расчеты.

Павел перебрался с обеденного столика к пульту, скомандовал «Старт», и на неуловимое мгновение раздвоился.

Все-таки было в прыжках что-то затягивающее. На уровне инстинктов и рефлексов, что-то физиологическое. Говорят, космонавты привыкают к прыжкам, как к наркотику. И лишаясь возможности прыгать часто сходят с ума.

Павел надеялся, что не успеет до такой степени привыкнуть. Яхту, как советовал Коллега, Павел покупать не хотел. И шастать по обжитой

Галактике не хотел. Наоборот, планировал выбрать какой-нибудь тихий мир на отшибе с курортным климатом, и осесть там навсегда. Ну, по крайней мере, пока денег хватит.

Скаут прыгал еще трижды, прежде чем Павла стало клонить в сон. С каждым разом прыжок задевал в нем что-то все более глубинное.

Делать ему было совершенно нечего, поэтому бороться со сном Павел не собирался. Растянул давно примеченный гамак и с удовольствием вполз в него, словно улитка в раковину. И забылся в ожидании очередного прыжка.

Снилась ему какая-то чушь: укоризненный капитан Куксевич грозил пальцем и насылал следом за скаутом орды крейсеров, все как один похожие на «Вагранта». Лейтенант Хардуэй комментировал происходящее суконным языком военных приказов. Павел недовольно морщился – вполне возможно, что на самом деле, не просыпаясь. Потом откуда-то возник Виталий, с грустью посмотрел на Павла, и сообщил: «А мне за дом на Тахче нечем заплатить…» Павел уже собирался залихватски гикнуть и по-барски взяться за кредитную карту, но тут вспомнил, что карты у всех экспертов отобрали. Шеманихин ждал-ждал, потом безнадежно махнул рукой, и ушел вдоль по стволу «Вагранта», к трюмам. Но в трюмы он почему-то не попал, а попал в грузовую камеру скаута. Прямо от шлюза он неожиданно разогнался и, будто пловец на старте, прыгнул руками и головой вперед. Саркофаг поглотил его, пойдя на мгновение текучими чешуйчатыми волнами, а потом вновь отвердел. Павел постоял рядом, постучал зачем-то по саркофагу, позвал: «Виталик! Вылезай!», но Виталик не вылезал. Пожав плечами, Павел решил саркофаг просветить чем-нибудь, но прямо посреди грузового отсека сразу сконденсировалось объемное изображение Коллеги, который печально покачал головой, поцокал языком (Павел еще подумал, что язык у перевертышей совершенно такой-же, как у любого человека) и сказал: «Я ведь советовал тебе не трогать саркофаг.» «Но я же его не открывал!» – возразил Павел. «Ну и что? Просвечивать его тоже нельзя. Придется тебе, парень, искупить свою вину: полезай в саркофаг сам!» «Но там Виталик!» – Павел даже несколько удивился, хотя, если у саркофага не слишком толстые стены, к Виталику в компанию можно было запихать и Павла, и, наверное, Коллега тоже влез бы. «Нет там Виталика, – злорадно сказал Коллега. – Просветил ты его. Как ваши вояки моего земляка – фить, и нету.» «Так что же? – подумал Павел с тревогой. – Я, что ли, Виталика убил? Своего шефа и единственного друга?» «Убил, – подтвердил Коллега. – Совсем убил.»

И тут Павел в холодном поту проснулся. В рубке царил полумрак – услужливые автоматы погасили почти все источники света. Только над головным пультом слабо мерцал куб-экран, полный расчетов очередного прыжка. Объемные цифры текли, перескакивали с одного воображаемого кубика экрана на такой же, но пониже, пока не доходили до «донного» слоя. После этого содержимое слоя из экрана исчезало, но Павел твердо знал, что данные исправно пишутся в неуничтожимый лог-файл.

Он вскинулся в гамаке, и глубоко вздохнул.

– Фу, – пробормотал он с облегчением. – Чушь какая…

С непривычки ломило все тело – до сих пор Павлу никогда не приходилось спать в гамаке.

Он выбрался на волю, мельком взглянул на пульт; свет включился сам собой, едва Павел ступил на пол. Очень хотелось сунуть голову под холодную воду, чтобы смыть вязкие

воспоминания недавнего сна. Сдерживая зевоту, Павел направился к санблоку.

Плеснув в лицо воды и взглянув в овальное зеркало, Павел вдруг обмер.

Он не узнал себя. У него было другое лицо – чужое. Вместо узких скул, носа с горбинкой, пронзительных серых глаз и тонких, почти бесцветных губ Павел увидел совсем другие черты. Из зеркал на него глядел кто-то круглолицый. Чужой. Нос картошкой, губы бантиком. С обильными залысинами, с маленькими, как у откормленного кабанчика глазками. Эдакий самодовольный бюргер откуда-нибудь с Фалькау или Баслер-Скиведе.

Павел растерялся, как не терялся еще ни разу в жизни. Руки сами собой метнулись к этому чужому лицу и ощупали – все, нос, щеки, губы… Знакомый шрам на левой скуле – след юношеской драки.

Пальцы шрам почувствовали. В зеркале никакого шрама Павел не наблюдал. И нос – вот она, горбинка… А в зеркале – пончик какой-то а не нос.

«Врет зеркало, – подумал Павел, наполняясь внезапным гневом. – Оно фальшивое.»

И вдруг, повинуясь молниеносному порыву, он с размаху ударил зеркало кулаком. Так сильно он не бил ни разу в жизни.

Зеркало пошло трещинами, раскололось на несколько частей, которые со звоном рухнули на раковину умывальника. Чужое лицо исчезло.

Костяшки пальцев заныли – Павел взглянул на собственную руку. Мелкие серебристые осколки торчали из уже начавшей кровоточить кожи. Боль толчками втекала в руку.

Некоторое время Павел бездумно стоял перед умывальником, потом отыскал аптечку (еще один довод, что Рой строил и снаряжал этот корабль не для себя), кое-как очистил руку от острых осколков, промыл и обработал. Аптечка тихо зажужжала, сканируя повреждения, потом впрыснула что-то обезболивающее, потому что саднить кулак сразу перестало. В довершение иссеченные места были залиты физиологической пастой.

Вернувшись в рубку, Павел крепко задумался. Случившееся решительно не поддавалось никакому разумному объяснению – Павел не страдал галлюцинациями, ни разу в жизни не бредил, да и к гипнозу был практически невосприимчив. Как ученый он посмеивался над мистикой и прочей эзотерикой, последние лет тридцать неожиданно снова вошедшим в моду. Поэтому эпизод с зеркалом внес смятение в обычно уравновешенную душу Павла Неклюдова. Не любил Павел необъяснимое – опять же как ученый.

И вдруг он вспомнил вчерашнее предостережение Коллеги. «Во время полета могут случиться некоторые… м-м-м… странности, скажем так. Так вот, не верьте собственным глазам. И тогда все будет нормально.»

Павел подобрался в кресле.

Странности. Вот оно, ключевое слово. Странности. Они уже, видимо, начались.

Павел вспомнил, как бил зеркало, и решил, что поступил правильно. Он не поверил в отражение. И уничтожил его.

«Не удивляться, – подумал Павел. – Попробую… Что еще остается делать? Но получается, что в будущем меня ждут подобные сюрпризы?»

«М-да, – саркастически заметил его неугомонный внутренний оппонент-скептик, – ничего себе началась неделька! Угнал скаут из-под носа военных Тахче и разнес неправильное зеркало в сортире. Да ты герой, Паша!»

Павел фыркнул, и решил оппоненту не отвечать.

Система наведения трудолюбиво загружала корабельный компьютер просчетами очередного прыжка. Из необходимых двадцати семи скаут совершил уже четыре и заканчивал считать пятый. Между третьим и четвертым прыжком погрешность превысила некую условную критическую величину, и комп десять часов кряду тасовал поправки и распихивал их в нужные места нового расчета. Четвертый прыжок, судя по логам, прошел уже нормально.

Оторвавшись от клавиатуры, Павел взглянул на залитую пастой руку, вздохнул и прикинул чем можно заняться на борту.