Чёрная эстафета
Шрифт:
И справа – она. Ночная гостья. Юлия Юргенсон. В том же обтягивающем комбинезоне, что и сейчас, только куртки Павла на голографии у нее в руках, понятно, нет. Старший пилот. Худенькая коротко стриженная женщина с неуловимо асимметричным лицом и совершенно обезоруживающей улыбкой.
Голографию эту Павел представил до невероятности ярко, до мельчайших подробностей, словно действительно на нее посмотрел.
Павел вскочил; женщина бросила куртку на кресло и, быстро-быстро пятясь, отступила к арочному проему в центральную камеру скаута.
– Эй! – сдавленно позвал Павел и украдкой приблизился к креслу. Попробовал выглянуть в проем, но с этой точки центральная камера просматривалась плохо.
Вдохнул, решительно сжал кулаки, и вышел из рубки. Свет послушно зажегся.
В центральной камере никого не было. Шлюз в грузовой отсек выглядел закрытым, и таковым оказался, когда Павел проверил.
А еще – прямо по неровным сегментам полуперепонки шла выведенная чем-то красноватым надпись: две русские буквы.
«Ю Ю»
Надпись еле уловимо пахла малиной.
Павел долго рассматривал две буквы «Ю» и тупо переминался с ноги на ногу.
Во-первых: откуда, если не из саркофага, взялась на борту женщина в пилотском комбинезоне? Во-вторых, что она искала в карманах куртки Павла? В-третьих, а не снится ли это все?
Павел яростно потряс головой. Крепко зажмурился и вновь открыл глаза.
Надпись и не подумала исчезнуть. А он, Павел Неклюдов, начинающий авантюрист-одиночка, стоял в центральной камере скаута Роя – босой, в казенных военных трусах и майке, и размышлял – скоро ли он окончательно сойдет с ума.
Решив мыслить холодно и здраво, он немного отложил визит в грузовой отсек и пошел умываться-одеваться.
Первые же пригоршни холодной воды обожгли разгоряченное лицо, и Павел вдруг сообразил, ЧТО могла искать в его карманах женщина из саркофага.
Чешуйку. Которую Павел вчера отковырял от трубки-кишки и сунул в карман.
Что же еще? Только ее.
Торопливо вытерев руки, Павел чуть не бегом вернулся в рубку и схватил куртку. Сунул руку в карман – левый, это он помнил прекрасно.
Карман был пуст, только несколько обычных комочков свалявшейся пыли, которые можно выковырять из уголка любого кармана во вселенной. А чешуйки – нет.
Оттого, что чешуйки в кармане не оказалось, Павел окончательно успокоился, доумывался, и просидел некоторое время в сортире, злорадно подумав, что когда кто-нибудь вздумает ломиться сюда же, он с полным правом проорет: «занято!» и даже не подумает поспешить. Спокойствие казалось ему неожиданным и нелогичным, но тем не менее было приятным. Любому приятно сознавать, что спокойствие сохранено, хотя вокруг творится сущая чертовщина.
Потом он не спеша позавтракал, и лишь после этого посмотрел – сколько там осталось лететь. Обещанные Коллегой странности просто надоели. Даже бояться их расхотелось. Возможно потому, что женщина-морок, гостья не то из прошлого, не то из подстегнутого чем-нибудь неясным подсознания, не то действительно из саркофага,
Аппаратура скаута рассчитывала восемнадцатый прыжок из двадцати семи. Значит, осталось еще десять. А это от полусуток до трех. Если, разумеется, не будет сбоев, а по наблюдениям Павла привод Роя со сбоями расправлялся не в пример быстрее остальных приводов. Так что, можно потерпеть.
– Не дождетесь, – агрессивно буркнул Павел, машинально оборачиваясь в сторону грузового отсека. – Не сойду я с ума.
Он пошарил по управляющим меню и поинтересовался – есть ли у шлюза в грузовой отсек блокировка. По идее в родных скаутах Роя ее быть не должно. Точнее, если она и есть, то наоборот изнутри грузового отсека, где хозяйничает матка. Но этот-то скаут явно адаптировали в расчете на факт, что мыслящий и пилот – это одно и то же существо, и место ему – в рубке.
Все оказалось проще. Блокировка имелась, но не с пульта в рубке, а с локального пульта у шлюза, причем ориентирована она была именно так, как хотелось Павлу: он мог запереть шлюз так, что изнутри грузового отсека открыть его стало бы невозможно.
И Павел Неклюдов, чувствуя себя победителем, сделал это.
– Не нужны вы мне! Не нужны! И чешуя ваша паршивая мне не нужна…
Он не договорил: скаут прыгнул в восемнадцатый раз. Пара мгновений двойственности, и в который раз ни малейших возмущений. Ни намека на тряску.
Ему осталось девять пульсаций. Две трети от первоначального числа.
Время до девятнадцатой пульсации удалось даже продремать в кресле перед пультом. Пока Павел находился в нем, автоматика свет в рубке не гасила. До двадцатой – ходил кругами около пульта, то в одну сторону, то в другую.
После двадцать первой его снова сморило – на полу, под гамаком.
Видимо, на этом кораблике все странности обострялись во время, пока пилот спит.
Неожиданное чувство тошноты мигом оборвало сон. Павел судорожно сглотнул и раскинул руки, не находя опоры. В рубке снова было почти темно, и Павел пополам с ужасом и изумлением осознал, что парит между пищевой камерой и косо тянущимся от стены к стене гамаком.
Невесомость забавлялась, неторопливо гоняя его, словно рыбку по аквариуму, по рубке скаута.
«Почему невесомость? – встревожился Павел. – Аппаратура вырубилась, что ли?»
Ценой неимоверных усилий ему удалось дотянуться до гамака, причем ушло на это не меньше пятнадцати минут. Оттуда подтянуться к стене и перелететь к креслу у пульта было уже неизмеримо легче. А кресло, естественно, было снабжено ремнями.
Пристегнувшись, Павел взялся за клавиатуру, и с немым изумлением убедился, что приборы показывают нормальное тяготение – чуть меньше земного. Вероятно, среднее тяготение, пригодное расам, для которых Рой готовил этот корабль.